Эдера 2

Была еще одна причина, по которой Отторино не мог ощущать себя счастливым: дель Веспиньяни обладал редкой природной проницательностью умением безошибочно разбираться в людях.

С сотнями, с тысячами людей, сталкивался за свою многогранную и долгую жизнь Отторино, но ни с одним человеком он не сошелся, ни с одним не стал близок душою.

Наверное, правы были те, кто утверждал, будто бы дель Веспиньяни иногда действительно умел читать мысли людей — наверное, это было дано ему частично и от природы, и в результате долгого житейского опыта. Для того, чтобы понять, что за человек перед ним, дель Веспиньяни надо было пристально и напряженно всмотреться я этого человека, сообразить внутри самого себя его жесты, его движения, голос, сделать втайне свое лицо как бы его лицом, и тотчас же, посте какого-то мгновенного, почти необъяснимого душевного усилия, похожего на стремление перевоплотиться,— перед графом раскрывались все мысли такого человека, все его явные, потаенные и даже скрываемые от самого себя желания и помыслы, все их чувства и оттенки.

Это состояние бывало похоже на то, будто бы он проникал сквозь непроницаемый черный колпак или футляр вовнутрь чрезвычайно сложного и запутанного механизма часов и мог наблюдать незаметную извне, одновременную запутанную работу всех его частей: пружин. колесиков, шестерней, валиков и рычагов, или, скорее — сам как бы делался на какое-то мгновение этим механизмом во всех его подробностях и в то же время оставался самим собой, холодно наблюдавшим мастером.

Такая способность углубляться но внешним признакам. по мельчайшим, едва уловимым изменениям лица в недра чужой души, не имеет в своей основе ничего таинственного.

Ею — такой способностью — обладают в большей или в меньшей степени старые, умудренные жизнью и профессиональным опытом судьи, опытные гадалки, художники-портретисты и прозорливые монастырские старцы...

Эта способность сделала графа несчастным до глубины души.

Часто, так часто перед ним разверзались бездны душевной грязи, в которых копошились ложь, обман, предательство, продажность, зависть, ненависть, мелочная жадность и трусость.

Почтенные старцы, дедушки с видом патриархов, невинные синьоры, безусые юнцы, безупречные многодетные матроны, добродушные толстые остряки, отцы города, передовые политические деятели, филантропы и благотворительницы, служители искусств и религии — все они в глубинах своей души были трусами, убийцами, клятвоотступниками, ворами, насильниками, грабителями, извращенцами и прелюбодеями. Их полуосознанные мгновенные, часто даже непроизвольные желания были похожи на свору кровожадных, трусливых и похотливых зверей, запертых на замок, ключ от которого находится в неведомой и мудрой руке.

И очень часто Отторино начинал чувствовать, как в нем растет холодный пузырек ненависти к людям и презрения ко всему человечеству.

О, сколько раз за последнее время тянулись к нему трепетные и послушные женские руки, а очи — затуманенные и влажные — искали его глаз, а губы раскрывались для сладостного поцелуя. Но сквозь маску профессионального кокетства, под личиной любовного самообмана дель Веспиньяни прозревал или открытую жажду его денег, или сокровенное, инстинктивное, воспитанное сотнями поколений преклонение перед властью богатства.

Он одаривал таких женщин очаровательной улыбкой, но с внутренней брезгливостью, оставаясь при этой холодным и недоступным, а если почему-то и соглашался провести с кем-нибудь из женщин ночь, то наутро гнал от себя такую женщину прочь.

Да, гриф ненавидел людей, и не просто людей — а все человечество, вместе взятое, теперь, накануне празднования своего сорокалетия Отторино не ждал от людей ничего хорошего.

Он бы охотно отпраздновал свой юбилей в одиночестве, но за свою жизнь настолько привык к компании людей, что не мог ничего поделать...

Постояв еще немного на палубе, посмотрев на розовеющую кромку — восток уже начинал розоветь — он поморщился и подумал: «Да, еще один праздник... У мене вся жизнь — праздник. К чему тогда?..»

Спустившись вниз, он позвонил в колокольчик — сразу же появился официант.

— Чего изволите, синьор даль Веспиньяни?

— Свари-ка мне чашечку кофе, только покрепче, и без сахара,— произнес Отторино рассеянно.

— Чего-нибудь еще?

— Да, пожалуй... граф запнулся. — И стаканчик киянти...

Спустя несколько минут официант принес на серебряном подноса XVII века то, что заказывал хозяин — однако тот уже спал.

Осторожно поставив поднос на столик, официант подумал, стоит ли ему будить патрона или нет, и, решив, что не стоит, на цыпочках вышел из каюты, закрыв за собой дверь.

— Синьор дель Веспиньяни, синьор дель Веспиньяни, вставайте! Прями но курсу — Ливорно.

Отторино открыл глаза и сразу же увидел перед собой Росси.

— Вставайте, вставайте, синьор Отторино дель Веспиньяни!

Недовольно поморщившись, Отторино поднялся с глубокого кожаного кресла, в котором он спал.

О борт яхты мерно бились волны, через задраенное стекло иллюминатора на обшивку красного дерева каюты Отторино падали косые солнечные лучи — дерево фантастически играло и переливалось.