Эдера 2

Достав из массивного золотого портсигара с бриллиантовой монограммой сигарету, Отторино закурил и, бросив спичку за борт, произнес со вздохом, обращаясь скорее не к Джузеппе, а к самому себе:

— Да, волнение на море...— он глубоко затянулся,— когда я был молод, мне всегда казалось, что это так романтично. Никогда не забуду, как мы когда-то путешествовали с Сильвией — ты ведь помнишь ее?

Росси едва заметно улыбнулся.

— О, конечно, конечно, я помню вашу жену, — и тут же добавил с напускной грустью, — как жаль, как жаль... Такая нелепая случайность...

Отторино, не глядя в сторону своего личного секретаря, продолжал тем же тоном:

— Когда мы поженились, она настояла, чтобы мы отправились в свадебное путешествие. Тогда у меня еще не было этой яхты, и мы поплыли в Ниццу на теплоходике... Да, никогда этого не забуду...— он сбил за борт сигаретный пепел.— Едва мы вышли в море, поднялся ветер и начался самый настоящий шторм. Наш небольшой пароходик начало качать с борта на борт, с носа на корму. Все пассажиры умирали от этой проклятой качки; одни умирали в салонах, третьи на коридорах. Да, путешествовать морем — замечательно, особенно, если у тебя много времени, часть из которого ты можешь потратить на дорогу, но морская болезнь, пожалуй — единственная неприятная сторона морского пути. — Отторино вздохнул, будто бы эти воспоминания вызывали в нем приступ морской болезни.— Помню, на верхней палубе, где умирали мы с Сильвией,— сказал он с грустной улыбкой и вздохнул,— был один такой маленький, такой юркий человек... Он ехал с огромной семьей и, наверное, один не терял присутствия духа. Он вытащил всю свою семью на палубу, вместе с подушками и одеялами. Семья была большая, человек из восьми, от старых: тещи и его мамы — до грудного младенца. Все они, кроме младенца, лежали покатом и стонущими голосами, в чисто южной, сочной итальянской манере ругали главу семьи... Он молчал, он никак не реагировал на эту ругань... Это было так трогательно — ведь и сам он мучался от этой проклятой морской болезни... Но держался этот человек просто героически. Помню, как только что-то приказала ему одна из толстых умирающих старух, он стремглав полетел к зигзагообразному трапу, просто мгновенно провалился в нутро парохода и, едва успев бросить семье какие-то шарфы и теплые платки, вихрем понесся к борту. Там он на несколько секунд прогнулся через боковой поручень в виде вопросительного знака и вновь заспешил к милой семье, встретившей его горькими упреками за то что он постоянно ее покидает. Затем его послали за лимоном, потом — за валерьянкой, потом — еще за каким-то лекарством. Затем он, как какой-то цирковой жонглер, прибежал, балансируя между людьми, с двумя рюмками коньяка, стараясь его не расплескать. Да, он был готов совсем забыть себя, если бы не эта всемогущая власть моря, которая ежеминутно и беспощадно напоминала о себе и все-таки не в силах была сокрушить железную волю этого пигмея... Я помню,— дель Веспиньяни бросил окурок за борт,— помню, что у этого человека было простое, доброе, веснушчатое лицо. И я тогда почему-то подумал, что он запросто бы бросился за борт, чтобы спасти неизвестного ему утопающего, в панической толпе сумел бы сохранить ребенка. Но всю свою жизнь этот маленький человек наверняка вынужден провести, подобно вьючному верблюду, с мозолями на всех сочленениях, питаясь чертополохом и бранью... Не знаю, но тогда, глядя на него, на этого кроткого и милого человека, я почему-то подумал, что будь я на его месте...

И тут Отторино внезапно замолчал.

Джузеппе, который все это время слушал, а точнее — делал вид, что слушает своего патрона, убедившись, что тот закончил свое повествование, произнес:

— Все гости в сборе...

— Ну, далеко не все,— ответил ему Отторино со сдержанной улыбкой, — не все, а только те, кого я пригласил из Генуи...

— А кто еще?

Дель Веспиньяни кивнул.

— Список у тебя.

— Но я насчитал их более ста человек!

Дель Веспиньяни сдержанно улыбнулся.

— Не беспокойся — «Ливидония» выдержит и полутораста, — ответил он.

Джузеппе хотел было что-то сказать, но в последний момент передумал.

— Ладно, — произнес Отторино, — если качка действительно начнется, то прикажи выдать гостям лимонный сок, а если не поможет и это — то по рюмке хорошего коньяка. И только не вздумай давать им ту бурду, которую ты держишь у себя в буфете. Не экономь, Джузеппе...

Тот улыбнулся.

— Хорошо, патрон...

После чего, преувеличенно-преданно посмотрев на хозяина, направился вниз.

А Отторино, вынув из портсигара еще одну сигарету, неспеша закурил и остался на верхней палубе в глубокой задумчивости...

В свои тридцать девять лет граф Отторино дель Веспиньяни достиг, казалось бы, всего, о чем только может мечтать обыкновенный смертный — славы, богатства, удачливости, отменной репутации.