Эдера 2

Хозяин, Отторино дель Веспиньяни, сидя в глубоком кресле своей роскошной каюты, был раздражен и мрачен, как никогда; вчера вечером он очень надеялся, что хотя бы в эту ночь заснет, но несмотря на лошадиную дозу снотворного, которое он принял, ночь вновь была бессонной.

И вновь в эту июльскую ночь на Отторино со всей неотвратимостью нахлынули воспоминания — воспоминания о той жизни, которая уже минула, жизни, в которой он мог бы быть действительно счастлив, но которую он загубил собственными же руками...

Сильвия...

Его Сильвия...

Это он загубил ее, это он стал для нее пусть не прямой, но косвенной причиной всех бед и несчастий, это из-за него она погибла той теплой августовской ночью...

— А-а-а,— пробормотал он, — все пустое... Ее уже не вернуть — тогда для чего же вспоминать?

Задав самому себе этот вопрос, но так и не найдя на него ответа, Отторино поднялся, подошел к стене, обшитой красным деревом и, взяв в руки барометр, несколько раз с явным неудовольствием постучал ногтем по стрелке. И с неудовлетворением отметил, что по пути в Ливорно качки, по всей видимости, не миновать.

Отторино дель Веспиньяни с чисто восточным фатализмом выпил рюмку драй-джина и вышел на палубу «Ливидонии», что лениво покачивалась на генуэзском рейде.

Дорожка от мощных электрических прожекторов на предрассветной глади волн казалась совершенно неподвижной — такой глубокий штиль царил на море. Едва слышно плескались ласковые волны, едва слышно качались под ветром прибрежные кипарисы — казалось, что своими острыми пирамидальными кронами они пронзают иссиня-черный бархат ночного тосканского неба...

Однако спокойствие это было обманчивым — и граф прекрасно знал об этом. К тому же, стрелка барометра опустилась на несколько делений, и это не предвещало ясной и безоблачной погоды.

Выйдя на палубу, дель Веспиньяни облокотился о поручни, подпер ладонями подбородок и стал лениво наблюдать, как по трапу поднимаются его приятели, приглашенные на предстоящий юбилей, сорокалетие — все со сдержанно-опасливым выражением на лицах.

Несмотря на то, что на грядущее празднество были приглашены все или практически все, кто представлял для дель Веспиньяни какой-нибудь интерес, Отторино не знал всех приглашенных даже поименно — этим ведал его секретарь, неаполитанец Джузеппе Росси.

Теперь мысли графа были далеко-далеко от предстоящего праздника.

В этот момент сам Отторино со стороны выглядел прелюбопытно: язык его был чуть-чуть высунут наружу, в предрассветном тумане лицо выглядело мертвенно-белым, и если бы мысли приглашенных не были так заняты предстоящей качкой, если бы они были бы чуть-чуть повнимательней, то наверняка обратили бы внимание на то, что лицо графа в этот момент очень напоминало те гипсовые копии с посмертных ликов жителей Помпеи, которые в изобилии продаются в Неаполе американским туристам.

Высоко над головой синьора цель Веспиньяни мерцали звезды — они уже гасли. Вскоре должно было подняться солнце, и «Ливидония», выйдя с рейда, по его замыслу, должна будет взять курс на Ливорно.

— Синьор дель Веспиньяни!

Отторино обернулся — перед ним стоял его секретарь. Джузеппе Росси.

Это был человек лет тридцати пяти, с черными, жгучими глазами, с напомаженной шевелюрой, с резкими и порывистыми движениями, столь свойственными для уроженцев портового района Неаполя.

Джузеппе Росси служил у Отторино в качестве секретаря вот уже лет семь; Отторино не раз приходилось вытаскивать этого мелочного человека из различных жизненных передряг, это удавалось отчасти благодаря огромным связям графа, отчасти — благодаря его деньгам. А на передряги у Джузеппе был особый талант — он умел попадать в различные скандальные истории даже там, где этого, казалось, было сделать просто невозможно.

Любой уважающий себя человек на месте дель Веспиньяни уже давно бы дал понять своему личному секретарю, что не нуждается в его квалифицированных услугах, однако после очередного скандала Отторино лишь недовольно морщился и, барабаня пальцами по столу, говорил: «В последний раз тебя прощаю, Джузеппе, в последний раз...», на что тот, приседая от вежливости и переизбытка благодарности, бормотал: «В последний раз со мной такое случается, синьор дель Веспиньяни... Больше не буду — клянусь Мадонной!..» 

Однако в последнее время дель Веспиньяни все чаще и чаще ловил себя на мысли, что общество Джузеппе становится ему неприятным — и не только из-за того, что Росси всем своим видом напоминал о многочисленных приключениях, в которых он был главным действующим лицом, но и потому, что для графа Росси представлял собой, так сказать, мелочность и суетность в чистом виде.

Однако в то утро, находясь под впечатлением от невеселых ночных воспоминаний, Отторино, кивнул своему секретарю, не отослал его вниз, с палубы под каким-нибудь предлогом, а задумчиво произнес:

— Сегодня будет качка...

— И не говорите, синьор, — сразу же подхватил секретарь,— я сегодня посмотрел на барометр... Боюсь, чтобы не штормило...