Эдера 2

Сколько угодно — граф был совершенно уверен, что теперь труп его бывшего секретаря лежит или в обгоревшем остове автомобиля, или на цинковом столе анатомички какого-нибудь госпиталя.

К тому же, насчет Росси у графа уже была версия, проверить которую после смерти Джузеппе не представлялось возможным: уличив своего личного секретаря в махинациях (и не только по отношению к Андреа), граф, не желая делать скандал и таким образом привлекать внимание к своей персоне, дал Росси расчет и выгнал его.

Куда он поехал, что с ним произошло — это его, дель Веспиньяни, решительно не интересует.

Нет, вряд ли теперь Андреа будет говорить о Джузеппе — не то время.

Тогда — о чем же?

И тут Отторино вспомнил, как переменился в лице Андреа, когда он вскользь обронил несколько слов о газете с тем самым сообщением.

Конечно же — обстоятельства, при которых синьор Давила был арестован, были более чем пикантны; то, что карабинеры извлекли его из кровати дешевой портовой проститутки, стоило многого.

Наверняка, об этом...»

— Нам надо поговорить, — произнес Андреа, пряча глаза.

Граф наклонил голову в знак того, что он выслушает все, что ему скажут.

— Я слушаю...

— Понимаете ли, синьор, — начал Андреа, — мне сказали, а потом я сам в газете прочел...

«Да, разумеется — об этом, — решил Отторино, очень довольный и тем, что не ошибся в своих подсчетах, и тем, что Андреа теперь было явно не до Джузеппе,— а то о чем же еще?!»

Андреа продолжал:

— ...прочел, что полиция арестовала меня в гостиничном номере, у какой-то девицы... Ну, вы, наверное, догадываетесь...

Отторино совершенно искренне сделал вид, что не понял, о чем идет речь.

— То есть?

— Ну, у какой-то проститутки, — произнес Андреа и потупил взор.

Теперь инициатива была полностью в руках Отторино, Андреа, того и не подозревая, сам отдал инициативу в руки дель Веспиньяни, и граф, разумеется, знал, как ей воспользоваться...

— У проститутки? — спросил дель Веспиньяни с оттенком недоверия.

— Да. 

— Никогда бы не подумал, что вы способны на такое,— граф едва заметно улыбнулся.

— На что?

— Провести ночь у шлюхи...

— Я?!

— Но ведь вы сами только что сказали,— ответил Отторино.

Густо покраснев, Андреа вымолвил:

— Вы мне не верите...

Фраза эта прозвучала так обреченно, что графу на какое-то мгновение стало даже жаль своего собеседника, но он, с большим трудом подавив в себе эту совершенно естественную жалость к невинно пострадавшему человеку, произнес жестоко:

— Я бы с радостью поверил, если бы не видел ту фотографию в газете...

— Как!

Притворно-тяжело вздохнув, граф изрек:

— Да, ничего не скажешь... Но я не осуждаю вас, Андреа, я вас понимаю...

— Такие вещи совершенно естественны для каждого мужчины,— произнес он и тут же начал развивать перед пораженным Андреа теорию одного из апологетов «сексуальной революции» шестидесятых годов, с которой ознакомился еще давно, будучи студентом Болонского университета; в свое время, кстати говоря, и сам Отторино отдал дань этой революции. — Так вот, — продолжал он, — любой мужчина по своей сути — самец. Самец, в котором заложен инстинкт, естественная, совершенно натуральная потребность — окружить себя как можно большим количеством самок.

Андреа, с неподдельным удивлением посмотрев на собеседника, произнес:

— Я вас не понимаю...

Откинувшись на спинку сидения, Отторино заулыбался в ответ:

— Тем не менее, понять меня нетрудно...

— Когда мужчине надоедает его жена, то есть — узаконенная, данная ему в пользование на всю жизнь самка, он испытывает нормальную потребность и начинает искать другую. Видимо, отсюда процент соотношения супружеских измен со стороны мужей значительно выше, чем со стороны жен...— заметив недоумевающий взгляд собеседника, граф поспешил добавить: — Андреа, только не надо на меня так смотреть... То, что я рассказываю сейчас вам — одна из многочисленных теорий. А уж применять ли ее к себе или нет — ваше личное дело...

— Но я... — начал было синьор Давила, однако дель Веспиньяни и на этот раз не дал ему закончить свою мысль:

— Только не думайте, что я осуждаю вас... Я не буду этого делать хотя бы из чувства чисто мужской солидарности. Понимаете меня?

Андреа, немного помолчав, произнес:

— Но, честное слово...

— Вы хотите сказать, что не верите мне? — весело спросил граф.

— Нет, — растерянно прошептал Андреа, весьма пораженный таким оборотом событий.

— А что же?

— Я... Я не был у нее...

— Ну, не надо скромничать...— Отторино понимающе покачал головой. — Это как раз тот случай, когда скромность не украшает мужчину.

— Но я...

— И повторяю: я не осуждаю вас. Безгрешных людей не существует — было бы удивительно, если бы они были. Безгрешны разве что ангелы Господни — но они, к сожалению, не люди. У каждого свой грех. И у меня, и у вас, и у... — голос его немного дрогнул, — и у Эдеры, вашей жены...

Граф не зря напомнил Андреа об Эдере, он сделал это совершенно сознательно, желая посмотреть, как теперь среагирует его собеседник на упоминание о жене, но — в таком неприятном для него контексте, после разговора о публичной девице, из постели которой он, Андреа, был извлечен карабинерами.