Джинсы мертвых торчков

Больной старается не выказывать отвращения к кислому запаху у Майки изо рта. Словно тот прополоскал горло менструальной кровью. Он задается праздным вопросом, любит ли Майки лизать пелотки, занимается ли он куни во время «этих дел» и чистит ли потом зубы.

– Возможно, Рентон обнаружит, что произведение Бегби стоит больше, чем он рассчитывал, особенно если какая-нибудь пизда надбавит против него цену. А Рентон в натуре хочет его купить и, значит, никому ни за что не уступит.

– Ну и…

– Ну и ты придешь и надбавишь, нахуй, цену. Распотрошишь мудака. Бегби наварит со всего этого деньжищ, а Рентон дофига переплатит и останется на полных голяках. И все благодаря некоему Майклу Джейкобу Форрестеру. – Он тычет в Майки. – Как только Сайм увидит, что ты, блядь, мужик и заодно со славным своей зловредностью Франко Бегби, он начнет обходиться с тобой чутка с большим у-ва-же-ни-ем. Просек фишку?

Майки медленно кивает:

– Но у миня ж нету бабок, чёбы за искусство выкладывать.

– Ты проиграешь аукцион Рентону.

– Угу, а если он задний ход даст и я выиграю?

– Я покрою, – говорит Больной, вспоминая о деньгах, которые отдал ему Рентон. – Но если ты остановишься на сумме, о которой мы условимся, этого не случится.

Майки поднимает бокал, отпивает. В этом есть резон. Или, возможно, нет. Но бесспорно одно (и Больной правильно рассуждает, что Майки совершенно не в силах перед этим устоять): Майкл Джейкоб Форрестер займет центральное место в предстоящей заварухе, о которой уголовный мир города будет говорить еще много лет.

Аукцион проходит внутри четырехколонного псевдоафинского храма, сложенного из серого камня и со стрельчатыми окнами, что нередко пользуются любовью в Новом городе Эдинбурга. Здание, считающееся одним из самых красивых аукционных залов Британии, прячется в лабиринте переулков между Восточным Новым городом и верхним концом Лит-уок.

Внутри – что-то среднее между старой церковью и театром. Сцена, в задней части которой находятся выставленные на торги предметы, а спереди – трибуна аукциониста, выступает центральным элементом перевернутой дуги, проходящей вдоль всего зала. Сцена высится над деревянным полом, который частично покрыт гигантским рубиновым узорчатым ковром, а на аккуратно выстроенных в ряд золотисто-красных стульях расселись человек пятьдесят. Над кулисами – балконы, поддерживаемые черными чугунными колоннами, и под ними сидят служащие, которые ведут протокол.

Помещение – средоточие галдежа и возни. Присутствуют несколько серьезных коллекционеров, о чем свидетельствуют приглушенные комментарии и почтительные взгляды. Воздух спертый и слегка испорченный, как будто стареющие произведения и прошлые коллекционеры оставили свой стойкий запах. Рядом с теми, кто одет с показной роскошью и ею пышет, сидят несколько бритоголовых фраеров, занимающих различное положение в местной бандитской иерархии. Джим Фрэнсис, художник, ранее известный как Фрэнк Бегби, стоит в дальнем углу со своим агентом Мартином Кросби, поглядывая на них с ласковым презрением.

– Пацаны! Пришли малехо позырить, скока бабла старой Франко на этом художестве подымает!

Мартин кивает, хотя насилу может разобрать лишь самую суть того, что говорит Джим. После возвращения в родное болото акцент его клиента заметно усилился. Мартин прилетел вчера из Лос-Анджелеса и вплоть до сегодняшнего дня божился, что никогда не страдал от джетлага.

Фрэнк Бегби не верит своим глазам, когда замечает Рентона, сидящего спереди. Франко спускается со сцены и тихонько садится рядом с ним:

– Чё ты тут забыл? Я думал, искусство тибя не колышет.

Рентон поворачивается к нему:

– А я подумал сделать нахальную заявочку на «Литских бошек».

Фрэнк Бегби ничего не говорит. Он встает и возвращается к Мартину, который разговаривает с Кеннетом Пэкстоном, директором лондонской галереи, куда Мартин уже пристроил Джима Фрэнсиса. Франко встревает в беседу, нисколько не заботясь об этикете:

– Кто тут самый крутой?

Мартин Кросби взглядом извиняется перед директором галереи, словно говоря: «Художники…» – но говорить предоставляет Пэкстону.

– Вон тот парень, Пол Страуд, – спокойно сообщает владелец галереи, показывая на лысого пышнобородого толстяка, потеющего в льняном костюме и обмахивающегося шляпой. – В смысле, он не коллекционер, а представитель и покупатель Себастьяна Вилльерса, а уж тот – медийная персона.

– Себ – крупный коллекционер работ Джима, – говорит Мартин Пэкстону, а заодно и художнику, словно напоминая. – Если он захочет «Литские головы», он их получит.

Фрэнк Бегби удивляется еще больше, когда замечает неподалеку Майки Форрестера. Франко переводит взгляд с Рентона на Майки: обоим, прямо скажем, не по себе, и Майки явно знает, что здесь Рентон, но не наоборот. «Чё за хуйня творится?»

Аукционист, худой мужчина в очках и с клиновидной бородкой, указывает на четыре головы, установленные на демонстрационной подставке:

– Первый лот нашего сегодняшнего аукциона – «Литские головы» признанного эдинбургского художника Джима Фрэнсиса.