Джинсы мертвых торчков

– Мазово. Училка щас, да ж? Нашла другого кавалера после миня, еще бебика родила, паренек тож. – Комок в горле чуйствую. У миня ж были шансы на лучшую жизень. Профукал любовь. Так обидно, блин. Бьет по тем местам, по которым другое не может. – Угу, щас тока я и Тотоха. Я переживаю: сестра ж не будет за ним следить, если со мной случится чё. Врач скал, у миня сердчишко остановилося, и я на четыре минуты помер.

– Это с почкой связано?

– Как бы не, хотя угу. Все это мине организм ослабило, и на сердчишко нагрузка пошла.

– Эта фигня с почкой, – он снова на миня сморит, – не хочешь расскать мине, чё стряслося? Клянуся, между нами останется.

У меня малая мысля, и смарю на ниво:

– Лады, но сперва ты должен мине за свой трип под ДМТ расскать.

Франко воздух втягует:

– Лады, но так же само, тока для твоих ушей, да?

– Не вопрос, котан.

Глаза у Франко как бы расширяются. Помню, где видал их такими раньше. Када мы были бебиками и на Ферри-роуд дохлый цуцик лежал – золотистый лабрадор. Нещасную животинку машина сбила или грузовик по дороге к докам. В те времена народ не всида прально за цуциками следил. Заводил цуцика, а потом просто выпускал иво днем гулять. Инада эти бедные щенята в Пилриг-парке кучковалися и даж дичали, пока с горсовета их не ловили и не усыпляли. Нам всем жалко было дохлого цуцика, типа того, как он там валялся, со вспоротым брюхом, головой проломленной, кровь запекшаяся дорогу исполосовала. Но помню глаза Франко: они были как бы наивные и широко раскрытые.

Как щас. Он прокашлюется:

– Сижу за столом, а там мы всей бандой, все клевый хавчик с больших тарелок жрут. Я во главе стола. Обстановка пиздец шикозная, как в каком-то старосветском помещичьем замке.

– Как Иисус на Тайной вечере? За чё Рентс втирал?

– Угу, я так думаю. Но вся эта фигня с Тайной вечерей возникла ж еще до Библии и христианства. Это с ДМТ началося: народ жрал иво, даж када Христа еще в помине не было.

Котанов с Девы Марии – Звезды Морей и с южнолитской приходской церкви это бы не прикололо.

– Ничёссе… кароч, христиане просто типа цывилы пронырливые, чё типа сморят, как другой народ наркотой долбится, и иво рассказы записуют…

– Я так понимаю, да, братан, – грит Франко. – По-любасу миня поразило, чё весь другой народ за столом покойники были. – И он на миня таращится. Взгляд стремный.

– Типа зомбаков?

– Не, типа народ, которого больше нету с нами. Доннелли тама был. Большой Сталкер тож. И Зверюга Чиззи…

Я типа в курсах за то, чё он говорит. Он их всех замочил. Я был в курсах за Доннелли и Сталкера и с Чиззи был перед тем, как иму горлянку перерезали, но парня, чё это сделал, так и не словили… но, кроме них, верняк же, никово больше не было…

– Сока их было? – спрашую.

– Сока-то было, – продолжает он. – Кароч, мине не особо по кайфу было тама с этими чмырями, хотя всем остальным ништяково. В курсах, чё я вынес с этого?

Смарю на ниво и надежду за людей чуйствую.

– У того народа все норм и нам надо жить мирно?

– Не. Для миня это значило, чё любому пиздюку по барабану будет, даж если ты иво, нахуй, взъебал. Загробная жизнь дофига огромная, и нехрен грузиться, чё ты тут в этой творишь.

И я за это касаемо своей жизни думаю. Угу, накосячил я, но, можт, это нифига и не важно. Я так щитаю, Франко это на руку, и, может, он и правый.

– Можт, так и надо думать, блин, – говорю коту.

27 Аукцион

Когда толпы туристов наводняют город, Эдинбург отмачивает свою привычную весеннюю хохму и дарит пару чудесных деньков. Потом происходит обычная смена курса: появление традиционных дымчатых туч и внезапные проливные дожди как из ведра. Жители и приезжие бродят с постными рожами, будто их облапошили, многие слегка потерянные и, возможно, нуждаются в друге. Особенно Майки Форрестер, который обрадовался звонку Саймона Уильямсона и встречается с ним в безликом баре рядом с эдинбургским вокзалом Уэйверли. Майки расстроен: он думает, что не попадет под дождь, пока идет по Кокберн-стрит и Флешмаркет-клоуз, но тут внезапно как ливанет, и к тому моменту, когда он прошмыгивает в бар, Майки успевает промокнуть до нитки.

Уильямсон уже у стойки и с лукавым презрением смотрит на других посетителей пивняка. Майки кивает ему и подходит. Больной вызывает у него странные чувства. Форрестер завидует его воздействию на женщин: эта с виду непринужденная способность заваливать их в постель так и не покинула Больного за долгие годы. Майки тяготит вера в то, что если он присмотрится к людям поближе, то сумеет выявить и присвоить себе их способности. Как жизненная стратегия это принесло ему скромный успех, но, глубоко ее впитав, он не может до конца от нее отделаться.

Больной уже взял диетическую колу себе и, не спрашивая Майки, заказывает ему водку с тоником.

– Как оно, Мигель?

– Ничё. Спад как?

– Был малехо квелый, – отвечает Больной, немного не договаривая, берет протянутый барменом напиток в обмен на купюры, – но на больничке говорят, что все будет хорошо. Смотри…