Дыхание в унисон

Наша мама всегда с придыханием вспоминала своего музыкального кумира Леонида Собинова, слушала его в юности и забыть не могла, но и мама признавала, что Мэмка — под этим веселым прозвищем гремел певец в родном райцентре Нежине — Мэмка поет лучше, голос богаче. Признавала, сочувственно вздыхала и горестно поджимала губы. А было от чего. Он и вправду лицом был красив как бог, его портрет в три четверти даже красовался в витрине фотоателье на главной улице. Смоляные кудри, высокий лоб, в пол-лица жгучие, почти черные глаза. Но все, что не голова… Росточком наш красавец был от силы полметра, ручки-ножки крохотные, кривые, гуммозные, хотя торс почти нормальный. Его любили, восхищались его вокалом, а он, хоть и взрывался порой как петарда, всех покорял белозубой улыбкой, приветливым нравом и уникальным своим умением организовать людей в творческом порыве. Крохотными своими ручками-подушечками он виртуозно дирижировал. Хор студенческий, созданный им в захолустном по тем временам райцентре, принес ему заслуженную славу. Мэмка успевал еще и с институтским драмкружком соприкоснуться, придумывал замечательные студенческие концерты. Лина, разумеется, в стороне не осталась, первые актерские навыки там и получила.

Она училась на филфаке, честно ходила на лекции, семинары, даже на субботники, была активисткой в самодеятельности, участвовала в хоровых занятиях, а после всех институтских дел спешила в балетную школу, становилась во весь свой студенческий уже рост рядом с шестилетками к балетному станку: точно знала, что пригодится. Нескоро, но пригодилось. Тогда в общественной жизни большое распространение имели конкурсы: конкурс мастеров по профессии — токарей, пекарей, верхолазов; конкурс спортивных достижений — выше, дальше, быстрее (олимпиады в те годы были историческим реликтом, их позже реанимировали). Обязательные конкурсы самодеятельности — студенческие, рабочие, школьные. Вот в таком конкурсе художественной самодеятельности, то ли районном, то ли областном (по Черниговской области) Лина одержала «сокрушительную» победу, первую такого масштаба в своей жизни: она там и пела, и плясала, и стихи читала. На всю жизнь остались воспоминания не только у нее, у меня тоже. Нет, я ни в чем таком не участвовала, но помогала сестре как могла. На все выступления бегала с нею, всегда несла ее сценический костюм — балетную пачку и пуанты либо вышиванку и венок из бумажных цветов, что требовалось по программе. Для меня это было нелегким делом: чтобы не мазнуть подолом концертного костюма по земле, приходилось нести его на поднятых руках, да еще идти быстро, а роста не хватало. Но чего не сделаешь ради искусства! Наши 9 лет разницы в то время составляли половину ее жизни, а мою вмещали полностью, может быть, именно по этой причине одинаково прочно нам с нею запомнились все подробности и самого выступления, и его последствий. Лина тогда даже награду получила — нет, не медаль, а путевку в дом отдыха деятелей культуры «Сосница». А там как раз отдыхала великая столичная актриса Наталия Гебдовская. Посмотрела выступление красивой девушки, послушала ее и вынесла свой вердикт:

— Что ты, детка, какая педагогика, тебе на сцену надо!

— Мне папа не разрешает!

— Так бороться надо, убеждать, доказывать! Счастье само в руки не дается, оно всегда уплывает против течения. Счастье дается только упорным!

Не то чтобы Лина до того в себя мало верила, но этот разговор очень укрепил ее в стремлении к цели.

Сестра даже все номера своего первого в жизни триумфального выступления навсегда запомнила. И спустя много лет, когда давно уже жизнь протекала совсем в другой географии, когда про Михаила Гинзбурга как-то и призабыли за давностью лет, да и художественная самодеятельность в целом как термин приобрела совсем иной, менее романтичный оттенок, но, если собирались всей семьей на вечернее чаепитие, сестричка моя с удовольствием вспоминала свой первый выход на сцену, при этом не было случая, чтобы доброго слова не сказала про Мэмку.

— Вот послушайте, это я в Доме культуры тогда читала на конкурсном концерте:

Вся комната янтарным блеском
Озарена. Веселым треском
Трещит затопленная печь…

И все семейство отставляет свои чашки-ложки, мечтательно отрывается от тарелок и погружается в Пушкина, мне даже иногда казалось, что я слышу треск горящих поленьев и вижу блики пламени на стенах! Ничего, что чай стынет и пирожки сохнут…

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,
На мутном небе мгла носилась,
А нынче — посмотри в окно…

А в другой раз, по другому поводу, но у того же стола все семейство слушает и подпевает:

Живет моя отрада
В высоком терему,
А в терем тот высокий
Нет хода никому…

Или, для разнообразия, затянет вдруг: