Дыхание в унисон

— Мама, остановись, я у тебя большая и совсем не глупая, я все знаю и все понимаю, я хочу быть счастливой и буду. И можешь мне поверить, не я одна, Виктор тоже хочет счастья, притом только со мной. Так и будет. А пока мы еще учимся, сирень цветет, войны нет, так что не о чем волноваться.

Ну да, объясни это маме, что не о чем волноваться и жизнь прекрасна, несмотря ни на что, и хочется обнять весь мир, а весь твой мир — это он один, Виктор.

Мама на то и мама, чтоб волноваться, пытаться вывести свое дитя на ту единственно правильную дорогу, которую она уже заранее придумала и точно знает, как не надо. Я потом, позже, это и на себе испытала, а еще спустя годы и себя на тех же потугах ловила не раз.

А в то давнее время, как всегда бывает, сирень отцвела, и астры в свой черед увяли, и клены укрыли начавшую зябнуть землю роскошной своей багряно-золотой шалью, и мы вместе с Линой нашли в Гоголевском парке младенца, очень красивого, но мокрого и из последних силенок попискивавшего в дупле старого клена. Этот крохотный комочек жизни ждал спасения. Слава богу, дождался.

— Смотри, какой хорошенький, моргает. Надо забрать отсюда. Я сначала думала, это лягушонок квакает. Давай наберем побольше желтых листьев, а то как мокрого нести?

Набрали большую охапку кленового золота, обернули свою находку, принесли домой. Стали маму уговаривать, не только я по малолетству и сдуру, даже вполне уже взрослая моя старшая сестра совсем серьезно умоляла:

— Мама, посмотри, какой красавчик, я прямо уже его люблю как родного, давай себе оставим! Будет у нас еще братик, мы его обижать не будем, вырастет — как хорошо!

Мама почему-то дочерей совсем не поняла:

— Девочки, выходит, вы у меня совсем глупые? А папа с фронта вернется — что я ему скажу?

— Ну, скажем как есть, он тоже обрадуется!

— А я думала, у меня уже совсем взрослые и совсем умные дети. Нет, даже обсуждать не будем. Любите друг друга, вот Мишенька окончит училище и вернется к нам, его любите — это ваш брат.

— Но, ма…

— Я сказала! — мама сделала брови домиком, и мы поняли, что разговор окончен.

Позвали соседку тетю Дусю Шульгу, она в Доме малютки работала. Ребеночка тетя Дуся отнесла к себе на работу, потом рассказала, что назвали его Сергей Орлов. Мы с Линой долго еще обсуждали, как бы это было, если бы мама согласилась оставить дитя в семье. И моя семнадцатилетняя сестра была совершенно искренна. Это качество — смотреть на жизнь глазами ребенка и верить во все хорошее — она сохранила в своем характере навсегда.

Жизнь покатилась дальше. И все бы хорошо, но в назначенное время Виктор-победитель уехал на последнюю свою сессию перед дипломной работой в Киев, он заочно учился в инженерно-строительном институте: время послевоенное, страна разрушена — кто строить будет, кто ремонтировать? Он тоже, как и моя сестра, был из тех, кто добровольно берет на свои плечи ответственность за страну.

Прощание на вокзале шло, что называется, на разрыв души, они держались за руки, пока поезд стоял, а как тронулся, никак не могли оторваться друг от друга, не только руки разнять, даже глаза отвести. Все же он лихо вскочил на подножку уже тронувшегося с места вагона и потом все махал рукой, сколько глаз видел. Лина после того на всю жизнь возненавидела вокзалы и прощания, хотя тогда свято верила, что это на три недели, до конца сессии. И Виктор свято верил, и мама его не сомневалась, она уже Лину совсем своей считала. Но у жизни свои законы, не всегда она с нами советуется, а у времени и того горше.

Сначала Виктор просто пропал. Исчез, будто его и не было. Дела давние, сейчас трудно представить, как можно жить, когда в кармане нет телефона, студенческое общежитие справок не дает и вообще перед тобой стена, ее не пробить. Нет человека, считай, на Луну улетел. Лина рвалась за ним следом в Киев, но и у нее ведь тоже сессия! Мама не велела, да и мама Виктора просила глупостей не делать. Все разъяснилось не сразу, дней десять длилось неведение.

К матери Виктора явились трое из областной милиции, предъявили ордер, провели обыск, что искали — не сказали. Унесли общую тетрадь — Виктор вел дневник со школьных еще лет, стихи писал, картинки рисовал, больше всего изящные силуэты танцовщиц — считай, будущий Дега мог вырасти в райцентре. Не вырос. Он в поезде со случайными попутчиками разговорился, рассказал, как жил в оккупации, помогал маме — она в своей балетной студии работала, и он понемногу рядом с нею старался — уборку в зале делал, учил девочек спину держать, показывал, как выполнять классические движения, французские термины объяснял — батман, фуэте… Одним словом, что тут объяснять — ясное дело, враг народа. Тюрьма, изгнание, исчезновение. Он так больше никогда и не появился.