Дыхание в унисон

А потом, простившись с мужем, Фирочка как-то утратила вкус к жизни. Да и сердце ее совсем не хотело трудиться, не видя смысла. Но обещанные девять лет она все же жила, хотя больше воспоминаниями. Нет, конечно, не только. Единственный внук — свет в окошке. Стареющие рядом с нею подруги — всегда есть о чем поговорить, хотя она, Фирочка, больше слушатель, чем рассказчик. Соня, как может, старается скрасить старость матери, горюет вместе с нею об отце, уговорила взять в дом собаку, Фирочка, как могла, сопротивлялась, а потом это крапчатое чудо под радостной кличкой Джой только что не на руках носить стала. Конечно, горевала, когда друзья уезжали из страны. Так и угасла.

Теперь вот снова потянулись евреи, как перелетные птицы осенью, только без малейшей надежды на наступление новой весны. Прощания сухие, короткие, трудные — навсегда.

Обратной дороги нет и не предвидится. Да и кто способен на эксперименты с собственной судьбой, а тем более с судьбой детей?

— А ты знаешь, дело, пожалуй, совсем не в этом. Друзья приходят, друзья уходят. Больно, но — заживает, как рана. Мы родных теряем и остаемся живы. Рубцы, правда, остаются, но это жизнь, от этого не умирают. — Соня с Димой чаще всего теперь обсуждают именно эту тему, она сгущается в воздухе, застилает другое. Становится главным смыслом, главной проблемой, со всеми ее гранями.

— Мне кажется, главное — это определить, что у нас впереди, — размышляет вслух Дима. — Вот у меня школа, начинал, можно сказать, с пустого места, а теперь уже и олимпийский чемпион есть. Как бы свое детище, куда от этого уходить. А с другой стороны, отлаженный механизм, уйди я завтра — ничего не изменится, кроме таблички на дверях кабинета. Имя-фамилию поменяют, остальное и без меня останется, как при мне.

Соня по натуре большая спорщица, но тут тот редкий случай, когда она с мужем согласна:

— У меня и табличку менять не надо. Меня ждут чисто количественные накопления. Еще одна книга о преимуществах социалистической экономики или о принципах судопроизводства в условиях социализма. В лучшем случае — об особенностях марксистско-ленинской эстетики. То есть практически толчение воды в ступе. И нового в оставшееся время ничего не предвидится. Возраст пенсии надвигается, как паровоз из тоннеля, знаешь как страшно!

— Ну, значит, сын прав. Наше время подвинуться, дать ему принимать решения. А он сказал, надо собираться.

Собираться надо в основном с силами — предстоит совсем другая жизнь, она заставит сбросить и забыть старые проблемы, как сношенные одежки. Смотреть вперед с верой и надеждой. Страшно? Другая страна? Скорее, другая планета — историческая родина.

Не так-то просто. Оказывается, наша планета так мала сегодня, что «историческая» родина или «доисторическая» — это, скорее, понятия географические. Никому еще не удавалось зачеркнуть прошлое. Если, конечно, не брать крайние случаи — безумие, амнезия. Жизнь не проходит бесследно, остаются память, опыт, чувства. Остаются характер, принципы, ожидания. Трудности и радости. Жизнь. Остается любовь. Именно любовь движет нами настолько, насколько мы люди и насколько мы можем подчинить себе обстоятельства. Но кто же мог себе представить, что придет час, когда миром станет править вирус, мизерная по размеру и могучая по действию сущность! Остается верить, что время быстротечно и плохое уйдет так же неизбежно, как уходит хорошее.

Рука об руку

— Ты где? Не прячься! Родная моя, мне страшно, я тебя не вижу.

— Я с тобой, не бойся, просто меня не видно. Меня теперь ниоткуда не видно.

— Но ты есть! Скажи, что ты есть! Я без тебя не умею. И не хочу. Даже если ты далеко, мы ведь все равно вместе. Нам поврозь нельзя, надо вместе, как раньше. Зачем все переделывать по-другому?