Дворец и лачуга

- Будет, милостивый государь мой... - ответил Гофф.

- Не вижу произведения пространства на силу. Вздор!

- Воздушное колесо... - вставил Гофф.

- Иллюзия...

- Этот винт и этот прут...

- Игрушки, - ответил безжалостный пессимист.

Старик долгим взглядом глянул в глаза оппоненту, потом опустил голову и умолк.

Пан Антоний снова забарабанил пальцами по краю станка и снова глянул на площадь, куда с самого начала разговора глядел Пёлунович, не понимая ни колес, ни винтов, ни произведения силы на пространство. Голодная сука лежала теперь под окном, придерживая лапами и грызя кусок черствого черного хлеба, который бросила ей Констанция.

- И зачем только вот такое живет на свете? - буркнул пан Антоний, указывая на суку. - Голодное, худое, да еще взбеситься может!

- Правда, - ответил Пёлунович, не понимая, о чем идет речь, так как ему показалось, что как раз в это мгновение он ощутил боль в желудке.

- Было бы подлинным благодеянием пальнуть ей в голову, - заметил пан Антоний.

- Правда, правда, - подтвердил пан Клеменс, хватаясь за живот.

Мы не уверены, слышал ли ошеломленный Гофф этот разговор двух филантропов; но Констанция услышала его и залилась слезами.

О нищета! Как ты насторожена и подозрительна!

- Итак, - снова заговорил пан Антоний, - вы не можете нам объяснить свою машину.

Старик печально поглядел на гостей и промолчал.

- Значит, нет?

Гофф снова промолчал.

- Пойдемте, господин председатель.

Пёлунович очнулся от своих дум о холере и урагане и, протягивая руку Гоффу, сказал:

- В другой раз поговорим подробнее... Ах да! С моей трубкой все обстоит благополучно. До свидания!

И они вышли.

По дороге доброе сердце пана Клеменса стало слегка тревожиться.

- Пан Антоний, благодетель, что-то мне кажется, что уж очень они бедны?

- Скупость и неряшество - обычные черты нашего мещанства, - отвечал Антоний.

- А может, вернуться? - сказал Пёлунович, останавливаясь.

Антоний пожал плечами.

- Хорошо же вы, сударь, уважаете постановления!

- Да ведь очень уж бедны, пан Антоний!

Пессимист возмутился:

- Вы, сударь, может, полагаете, что мне жалко нескольких рублей?

- Ну, что вы!

- Так подождемте, это решит собрание. Я принципиально противник подачек, которые лишь деморализуют низшие классы, и принципиально же выполняю решения большинства. А больше я ничего не знаю, ни о чем не желаю слышать и вам советую поступать так же. Нам всегда недоставало дисциплины и пунктуальности.

Эта энергическая аргументация оказала соответствующее воздействие на пана Клеменса, который выпрямился, как солдат на часах, и мерным шагом направился к своему дому.

Тем временем в лачуге, едва гости успели переступить порог сеней, разыгралась следующая сцена:

- Батюшка, - говорила Констанция, - у нас уже ничего нет в доме. Может, попросить у этих господ?

- Нет, нет, не смею, - ответил Гофф.

- Ну, тогда я попрошу, - решительно сказала женщина и двинулась к дверям.

Но минутная смелость тут же покинула ее.

- Не могу! - шепнула она. - Тут Элюня больная...

- А! Ничего не поделаешь... Пойду за ними! - прервал ее старик и вышел.

Несколько минут дочь с биением сердца ожидала результата; наконец пошла вслед за отцом, который, как оказалось, стоял в сенях, опершись о косяк, и смотрел на улицу.

- Ну, что же? - спросила она.

- Один хочет вернуться...

- Вернуться?..

- Да. Вот теперь они остановились и что-то говорят.

- Что-то говорят?

- Уходят!

- Уходят!.. - простонала дочь.

Несчастные переглянулись и вернулись в комнаты, задумавшись каждый о своем. Гофф стал осматривать токарный станок, а Констанция швейную машину. Наступила тишина, среди которой слышно было только неровное дыхание больного ребенка, жужжание запутавшейся в паутине мухи и тиканье часов, которые без спешки, но и без запоздания выбивали свое: так! так! так! так!

Глава шестая,

в которой рассказ некой пани Мацеевой оказывается

более интересным, чем наблюдения

некоего пана Теофраста

Пан Теофраст Яжджевский уже семь лет как вышел на пенсию, и вследствие этого досуга у него было вдоволь, а так как он презирал лень, то и выдумал себе два честных и безобидных занятия. Первое из них заключалось в том, чтобы насвистывать и смотреть в окно, второе же - в том, чтобы учить свистать своего дрозда и опять-таки смотреть в окно.

Эти наблюдения чрезвычайно обогатили бедный по природе ум пана Теофраста. После нескольких лет наблюдения этот добрый человек знал уже всех извозчиков, живущих на его улице, научился угадывать, когда будут заново красить соседние дома и когда чинить мостовую, на которую он непрестанно смотрел. Кроме того, пан Теофраст догадывался, что кто-то из жильцов дома разводит голубей, и заметил, что количество вышеупомянутых птиц все увеличивается в степени прямо-таки угрожающей общественному благосостоянию.