Дворец и лачуга

- Однажды, - продолжала старуха, - было, может, часов девять вечера, смотрю, входят в сени каких-то двое с ребенком на руках. А это и был наш барин с сестрой и ее мальчиком на руках. Оборванные, озябшие... страсть, говорю вам!.. Наш барин и говорит... вот как сейчас слышу: "Люди добрые, дайте нам что-нибудь перекусить и где обогреться, а то у меня сестра с ребенком кончаются..." А пьяные гости давай смеяться, давай водкой их поить, а нет того, чтобы поесть дать... Ну, что вам сказать, и получаса не прошло, как женщина бух на землю! и ни рукой, ни ногой...

- Ай-ва!.. - шепнул еврей.

- Жалко мне их стало, я, значит, взяла да и отвела их обоих в коровник. Надоила тайком немного молока и напоила мальчика; женщина-то уже не могла пить, а барин не хотел ничего и в рот взять. На другой день прихожу я в коровник, а они спят. Бужу его... он едва на ноги встал; будим ее, глядим, а она уж мертвая... Умерла!

Еврей внимательно слушал.

- Как увидел это барин, как начал он плакать, так, говорю вам, прямо как зверь ревел, и все сестру целовал... Сбежались Гоффы, подмастерья ихние, ученики, а он давай их проклинать, давай жаловаться, что они у него сестру убили. А они на него! И давай кричать, что он сам ее убил, а на них сваливает. Кончилось тем, что собрался суд, покойницу похоронили, а наш барин с мальчиком пошли дальше куда глаза глядят.

- Ну, а как же он вас потом встретил, Мацеёва? - спросил Юдка.

- Искал меня, вот и встретил; прости ему, господи, все горе человеческое. Встретились мы что-то уж лет шесть спустя. Он меня сразу же узнал, а жил-то он уже здесь, вот и взял меня к себе, и еще такие слова мне сказал: "Ты дала моему мальчику ночлег в коровнике на одну ночь, а, я тебе дам приют на всю жизнь. Ты дала ему ложку молока, а я тебе дам кусок хлеба до самой смерти". Ну вот, с тех пор и живу у него; оно бы и хорошо мне было, - прибавила она еще тише, - кабы не эти слезы людские...

- Да, беда теперь Гоффу, - вставил Юдка и, помолчав, спросил: - А молодого барина видели?

- Как же не видела, только давно уже, он все за границей сидит.

- Вернулся, вот уж с неделю, как вернулся.

- Вернулся?

- И теперь господин будет на Гоффовой земле для него дворец ставить.

- Что ж! - сказала женщина. - Мальчик стоит дворца: и тебе добрый, и умный, и красивый. Хоть бы из него толк вышел!

- Старик его очень любит; это он для него все копит деньги, хоть и не говорит ему.

- Что деньги! За него он в куски изрубить себя дал бы...

Она не кончила, потому что в это мгновение двери соседней комнаты приоткрылись, и из них вышел Гофф. Волосы его были в беспорядке, безумные глаза неподвижно смотрели в одну точку.

Теребя в руках шапку, он быстро прошел через комнату. Еврей и старуха с ужасом, словно на привидение, смотрели на него, потом прислушались к звуку его шагов на лестнице и, наконец, движимые одним и тем же чувством, бросились к окну, чтобы еще раз взглянуть вслед уходящему.

- Без шапки идет! - шепнула Мацеёва.

- Пришел там Юдка? - раздался сухой голос из другой комнаты.

Еврей вздрогнул:

- Я здесь, хозяин!

И, согнувшись в три погибели, он переступил порог, чтобы предстать перед человеком, который после рассказа Мацеёвой стал в его глазах еще могущественнее и страшнее, чем до сих пор.

Глава седьмая

Паук и муха

В комнате, куда вошел Юдка, кроме нескольких крепко сбитых шкафов, маленького столика и нескольких стульев, ничего не было, и - что еще удивительней - никого не было. Несмотря на это, еврей поклонился стене напротив двери и остановился в ожидании.

- Ну, что там слышно? - спросил вдруг прежний голос. Он донесся из маленького оконца в стене, в котором тут же появилось пожелтевшее лицо и синие очки.

- Я принес деньги за керосин, - ответил Юдка.

- Все?

- Все. Триста пятнадцать рублей.

- С трехсот рублей - шесть рублей, с пятнадцати рублей - тридцать копеек, это тебе, - бормотал голос. - Значит, мне следует триста восемь рублей семьдесят копеек. Дальше?

- Лавочница с Сольца уже умерла, - шепнул еврей.

- Царствие небесное!.. Надо на ее место посадить эту Веронику с Врублей улицы.

- После той осталось двое детей...

- Я сказал, что надо посадить Веронику... Торговля стоять не может... Дальше?

- Дело с волами покончено.

- Заработали мы что-нибудь?

- Немного: шестьдесят три рубля.

- С пятидесяти рублей - рубль, с тринадцати рублей - двадцать шесть копеек... это тебе. Мне следует шестьдесят один рубль, семьдесят четыре копейки. Дальше?

- Еще процентов принес девять рублей пятнадцать копеек.

- Должно быть пятнадцать рублей.

- Не отдают.

- Будешь сам платить... Да! А с этой кладовщицей кончено?

- Был судебный пристав, но, видно, получил хабар и ничего не сделал.

- У кого он занимает? - продолжал допрашивать голос в оконце.

- У Абрамки, у Миллерихи...

- Скажи им, что если судебный пристав не покончит с кладовщицей, то они мне заплатят убытки. Понимаешь?

- Как не понять? - отвечал еврей, почесывая затылок.

- Ах да! Сходишь в полицию с этими золотыми часами, которые заложил вчера старик. Это краденые часы... Нужно дать знать.