Дверь в преисподнюю

– Вы правы, – согласился Александр, – хотя тут совсем другой случай. Я не вдавался в подробности, но он – уроженец Кислоярского царства. Начитавшись книжек заморских философов, он стал проповедовать мысли, отличные от принятых в Царь-Городе представлений о сущности христианства вообще и православия в частности. И тем самым настолько, как вы выражаетесь, «достал» царь-городских церковников, что те чуть было не отправили его на костер.

– Неужели царь Дормидонт допустил бы такое изуверство?

– Брат Дормидонт по своей доброте и незлобивости решил как бы опередить церковников и сослал его в один из монастырей на покаяние. Ему бы сидеть там тихо, а он бежал из обители, вернулся в столицу и продолжал свои еретические выходки пуще прежнего. Как-то раз даже встал на четвереньки перед входом в храм Ампилия Блаженного и, изображая собаку, лаял на прихожан и хватал служителей церкви за рясы. Уж не знаю, что он хотел этим сказать, но после того случая его схватили и бросили в темницу на две седмицы и еще один день. Тогда уж он понял, что житья в Царь-Городе ему не будет, и бежал сюда. Ну, я ему предоставил кров и скромное пропитание, но с условием, чтобы никаких выходок. И он эти условия соблюдал, только порой очень уж вином злоупотреблял, да тут уж чего поделаешь… Я даже подумал, что в его гибели повинны царь-городские церковники, но теперь видно, что тут все иначе.

– A не значит ли это, что и другие поэты… – начала было Надя, но Александр быстро приложил к устам палец с перстнем – и Чаликова поняла, что дальнейшие разговоры на данную тему совершенно излишни. По крайней мере, до следующего несчастного случая.

Выйдя из королевских покоев, Надя услышала какой-то шум, доносящийся с улицы через неплотно закрытое окно. Со свойственным ее профессии любопытством она немедленно ринулась к окну, выходящему во двор замка и, распахнув его, распласталась на широком подоконнике, рискуя вывалиться наружу. И пожалела, что при ней нет фотоаппарата. А зрелище того стоило: в ворота замка строем входил отряд королевской гвардии в полном составе – то есть все четыре солдата и их командир с лихо закрученными усами. Последний торжественно нес на бархатной подушке кота Уильяма. Вид у Уильяма был весьма потрепанный, но довольный – видимо, его похождения увенчались успехом: сердца сельских кошек были покорены, а местные коты посрамлены.

x x x

Петрович шел по полевой дороге, радостно вжикая один о другой двумя кухонными ножами – всем, что у него осталось с тех времен, когда он был Соловьем-разбойником, Атаманом отчаянных головорезов и грозой царь-городских лесов.

Это был первый раз, когда Петровича освободили от работ на княжеской конюшне и выпустили за пределы кремля. Конечно, не просто так прогуляться, а раздобыть с десяток девок помоложе да покрасивше для отсылки Багдадскому султану Аль-Гуссейну.

Несколько позади плелись Глухарева с Каширским. Они совершенно не разделяли восторга Атамана и даже более того, видели в этом явную немилость князя.

– Эх, сейчас будем грабить и убивать! – мечтательно вздохнул Петрович, завидев идущих ему навстречу двух молодых женщин. Одна, довольно полная, в цветастом сарафане, тащила коромысло с двумя ведрами, а вторая, высокая и тощая, несла в одной руке корзину, а другой придерживала острую косу, лежащую на плече.

– Сейчас, сейчас, – сладострастно повторил Петрович и ускорил шаг навстречу своим жертвам. Анна Сергеевна лишь хмыкнула – мол вот уж плевое дело. А Каширский в угоду ей глупо хихикнул:

– Пару внушений, и они наши.

Соловей ничего этого не слышал, потому что был полностью поглощен предвкушением грабежа. И его совершенно не волновало, что эта операция идет несколько вразрез с его убеждениями защитника всех угнетенных и униженных, а также врага всех богатеев, пьющих (в данном случае – почти буквально) кровушку бедного трудового люда. Как истинный художник, Петрович творил очередной шедевр. И в порыве вдохновения он заверещал фальцетом:

– Всех зарежу! Всем кровь пущу! – И, чуть сбавив обороты, уточнил: -Кто будет рыпаться.

Бабы остолбенели от такого лихого наскока и «не рыпались».

– А теперь вы пойдете со мной, – зловеще поигрывая кухонными ножами, продолжал Петрович. – И без глупостей!

Совершенно очумев от такой наглости, бабы стояли, разинув рты и не двигаясь с места.

– А может, установочку дать? – шепотом спросил у Анны Сергеевны Каширский.

– Не надо, – отрезала та. Ей явно начинали нравиться лихие «наезды» Петровича. Плешивый и плюгавый в обыденной жизни, Соловей сейчас казался почти орлом. Или даже коршуном, упавшим с небес на глупых куриц.

– А потом я вас отправлю в гарем к моему приятелю султану, -продолжал вещать Соловей, явно войдя в раж.

Но тут одна из баб, та, что с косой и корзинкой, вдруг спросила:

– Куды?

Своим глупым вопросом она явно сбила Петровича с мысли, и он, запнувшись, остановился на полуслове и, мучительно напрягая мозги, пытался понять, что она имела в виду. Анна Сергеевна решила прийти ему на помощь.