Две зари

Обещана раньше видела его один или два раза, когда он по разным делам проезжал через Горинец, но очень давно, и теперь едва припомнила.

– А прибыли мы, – Етон обернулся к немцу, – вот, бискупа русам везем. В Киев направляется.

Немец прямо сидел за столом, но почти не ел – взял только два-три кусочка пареной репы, и то перед тем как есть, сделал над ними какой-то знак и пробормотал что-то, сложив перед собой ладони. Вкусную подливу из меда с коровьим маслом понюхал, а есть не стал, вот чудной!

– Откуда он?

– А вы не слыхали, что Ольга, княгиня киевская, прошлой зимой посольство к Оттону в страну саксонскую снаряжала и просила прислать ей учителя веры Христовой?

– Про посольство слышали, – ответил ему Стенар, и Обещана, что-то вспомнив, кивнула.

Она хорошо помнила тот пир на Святой горе, когда принимали вернувшихся послов и люди Ольги подрались с гридями Святослава. Но все ее мысли тогда занимала первая попытка Унерада с нею объясниться, и ни во что другое она не вникала. Она и сейчас вспомнила, как бранила Унерада под стеной поварни, и подавила улыбку. Могла ли она подумать, что этот человек, которого она ненавидела как погубителя жизни своей, так скоро станет ее мужем?

– Исполнил Оттон просьбу ее – послал Адальберта-бискупа, он есть учитель веры Христовой, – продолжал Етон. – Проезжал через Плеснеск, я и подумал: человек уважаемый, направляется к Ольге и Святославу, брату моему. Надо порадеть о нем, проводить через мои земли. Тем и Оттону, и Ольге дружбу мою покажу. Может, все же смилуется княгиня киевская, сыщет для меня невесту хорошую. – Он улыбнулся Обещане и тут же покосился на Стенара: дескать, я о тебе помню, пес зубастый.

– И докуда ж будешь провожать? – спросила Обещана. – До Киева самого?

– Нет уж, мне на своей земле забот довольно! – Етон засмеялся и покрутил головой. – Здесь, за бродом, уж земля Деревская начинается, там – не мои, а Святославовы владения.

– Олеговы, вернее сказать, – поправил Чудислав.

– Так ведь и Олег деревский в Киев дань платит, и сам он – посадник Святославов, только что рода княжьего… – Етон опять взглянул на Обещану. – Ты, боярыня, когда у Ольги жила, не видала ли там Малушу, Олегову внучку?

– Видала, – Малушу Обещана вспомнила сразу. – Мы дружны с нею были. Она меня первая там приветила, ободрила, защитить хотела…

Она невольно поискала глазами Унерада, вспомнив ту маленькую снизку, которую он пытался ей передать через Будишу.

Потом Обещана сообразила, что Малуша все же выдала ее княгине. Но это привело в итоге к свадьбе, так что Обещана не держала зла на бывшую подругу. Даже ее жалела: она-то сама из княгининой челяди ушла, а Малуша, куда выше нее родом, осталась. И приведется ей, видно, состариться при княгининых ключах…

– Как поживается ей? – осведомился Етон с таким видом, будто Малуша ему чем-то близка.

– Да всем бы так в неволе жить, как ей. Одевается в платье цветное, ест с господского стола, работой ее не сильно-то морят, обращаются ласково. Не знать, кто такая, можно за княжескую дочь счесть.

– А лет ей сколько?

– Думаю, пятнадцать.

– Самая пора замуж! – Етон прямо обрадовался. – И что Ольга думает? Не присмотрела, за кого выдать?

Обещана поджала губы, не зная, что ответить.

– Не слыхала я такого разговору, чтобы ее замуж собирались отдать, – сказала она чуть погодя. – За кого же ей идти? За холопа – свой род уронить, а вольный муж рабу не возьмет.

– Жаль деву! – с чувством вздохнул Етон. – И собой хороша… она ведь хороша?

– Ну… да, верно, хороша, – подумав, согласилась Обещана.

Ей вспомнилась внушительная светло-русая коса Малуши, ее широко расставленные серо-голубые глаза, открытое скуластое лицо, высокий лоб – и нежность, и упрямство, точно у цветка, в своем желании расти способного пробить камень.

– Неужели хочет Ольга загубить ее?

– Княгиня ее возле себя держит, по-родственному обходится, – справедливость и благодарность не давали Обещане поддержать это обвинение. – Зла ей не желает. А что Малуша раба… так богам поглянулось.

– А ведь она крещена? – Етон глянул на Адальберта.

– Да, – Обещана кивнула. – С княгиней в церковь на Ручье ходила всегда.

– Скажи, добра жена, – заговорил вдруг немец. – Здесь есть, кто знает веру Христову?