Две зари

– Ты поедешь в Киев? – спросила Обещана, провожая мужа в избу, чтобы он мог сменить дорожную одежду.

И расстроилась – как долго отсюда ехать до Киева, она знала.

– Вот не было печали! – Унерад недовольно хмурился. – Самая жатва, а навязался этот бискуп на голову мою! Пусть бы Эльгины отроки сами за ним приезжали! Свенельдичи пусть его провожают, хоть на руках несут! Лют небось уже из Царьграда-то воротился.

– Да кабы ему весть послать!

– Да нет, не отвязаться, видно! – Унерад в досаде, смиряясь с неизбежным, махнул рукой. – Гонца посылать, да пока оттуда приедут – до Осенин, что ли, мне тут с ним «ладой ходить», с бискупом этим? Да шел бы он погибнуть! Ты здесь как поживала, куница моя? – Он обнял Обещану, заглядывая ей в лицо. – Здорова?

– Здорова, – она улыбнулась, прижимаясь к его груди, – скучала только…

Уже давно она и не замечала, что у ее мужа один глаз. Если смотрела со стороны здорового глаза, то не могла налюбоваться его чертами, румянцем, рыжими волосами, стоящими над высоким лбом, будто темное пламя. Не видела его три дня – а соскучилась, как за три месяца.

На другой день прощались с Етоном и Чудиславом. Старший плеснецкий жрец взялся провожать бискупа от Плеснеска, чтобы приглядеть, не будет ли какой порчи земле Бужанской от служителя чужой веры, а теперь передал эту обязанность Воюну. Два жреца разговаривали, стоя во дворе возле оседланных коней; Унерад был с ними, немцы своим кружком держались поодаль. Етон, будто осматривая лошадей, неприметно приблизился к Обещане. Она давно примечала, что князь плеснецкий хочет ей слово молвить, но все их встречи происходили у людей на глазах, а слово, как видно, было тайное.

– Как поедет боярин в Киев – увидит ведь там подругу твою, Малушу? – шепнул ей Етон. – Он ведь бискупа не к Святославу, а к матери его повезет, там же, где Малуша живет?

– Да, видать, к княгине.

– Поклон передашь ей?

– Поклон передам.

– От себя и от меня, ладно?

– От тебя? – Обещана удивилась. – Разве она тебя знает?

– Знает, не знает! Слышала, уж верно, я же сватался к ней летошний год. А ей приятно будет в неволе слово ласковое услышать. Или тебе ее не жаль, молодую?

– Жаль, да что поделать?

– Ты, я смотрю, мужа любишь…

Обещана опустила глаза: ей и самой было немного стыдно, что ее любовь так ясно написана на лице.

– Неужели подруге своей того же счастья не пожелаешь?

– Пожелать мне не жаль, да я не суденица, не Заря-Зареница, – она развела руками, – что от моего слова сделается?

– Как знать? – быстро зашептал Етон. – Проси мужа – пусть вызнает, как там Малуша, что о ней княгиня думает? Ты ведь подруга ее, почему бы тебе о ней не вызнавать? А что проведаешь важное – мне передашь. Я скоро сызнова приеду к вам, как в гощение пойду. Или человека верного пришлю. А без награды доброе дело не останется. – Етон улыбнулся Обещане и с намеком добавил: – У меня ведь тот перстень серебряный не последний был.

Но тут Унерад отошел от двоих жрецов, и Обещана отпрянула – почему-то испугалась, что муж застанет ее за этой беседой, будто Етон и правда вел с ней прельстительные речи…

Но и потом, стоя рядом с мужем на забороле возле речных ворот и глядя, как удаляются на запад десяток всадников, Обещана не могла взять в толк – чего Етон от нее хотел-то? Кому другой перстень сулил – ей? Или Малуше?

* * *

Адальберт приветствует возлюбленную сестру свою Бертруду