Две зари

– Я сама не слишком желаю, чтобы мой сын, сын Хельги, женился на отпущенной рабыне, – с неудовольствием сказала Пестрянка. Сама не принадлежа к знатному роду, Пестрянка была по-своему горда и не хотела подозрений, будто она высокородной невесткой, пусть даже из рабынь, желает поправить собственную худость. – Но я обещала, что он выберет сам. Он у меня с трех лет мужчиной в доме остался, жили мы вдвоем, не мне его неволить. И он хочет, чтобы его дети происходили от самых знатных родов, а на Руси нет другой невесты, у кого в «чуровой скрыне» столько князей! Тови… он разумный парень. Он знает, чем это грозит… но она же рабыня! – Пестрянка молвила это с досадой, но и с таким выражением, будто это обстоятельство обещало благополучный исход. – Какая в ней печаль? Челядинки княжьих столов в приданое не приносят. И Тови у меня не глупец! Колен через пять-шесть уже никто не будет знать, что его жена носила у тебя ключи, но будут чтить ее, как Олега Вещего правнучку.

Эльга помолчала, потом вздохнула.

– А я и не примечала ничего… видела, они на Купалиях вместе у опушки сидели, ну да мало ли… Они же почти с пеленошных лет друг друга знают…

Настала тишина. Пестрянка сказала все, что собиралась, и теперь ждала, сама не понимая, надеется на согласие или на отказ.

– А Малуша… хочет за него идти?

– Он сказал, что хочет.

– Ну, да… Где же лучше его сыщешь…

Эльга попробовала взглянуть на Торлейва глазами юной девушки: нельзя было не признать, что он весьма хорош собой и приятен в беседе. В нем было обаяние Хельги Красного – стоило ему улыбнуться, как всякая дева уже не могла отвести от него глаз и возмутилась бы, если бы кто не счел его красивым.

– Особенно коли ты – рабыня, – не очень ласково подхватила Пестрянка.

Эльга глубоко вздохнула.

– Я не могу сразу дать ответ. Мне нужно… это обдумать.

– Девка твоя, тебе и решать, – Пестрянка встала. – А я докучать больше не стану. Освободишь ее – возьмем, приданое – на твою волю. Да у нее и дед, и мать в живых есть. Соберут нажитков кое-каких.

– Если я ее освобожу, то и выдавать ее замуж будут дед и мать.

– Как ты захочешь, так все и сладится, – Пестрянка немного наклонилась к ней, будто желая придать весу своим словам, – только ты одна, матушка.

Эльга не ответила. Она уже знала: нет, не так. В разговоре о замужестве Малуши у нее только половина решающего слова. А вторая половина – у того, кто пока не выказывал склонности осыпать милостями свою родню…

* * *

Малуша ждала, что вот-вот ее начнут искать, чтобы позвать к княгине. Но во дворе раздались голоса отроков, они с кем-то прощались; она подошла к оконцу и увидела, что Торлейв и его мать уезжают. Торлейв огляделся, но ее не увидел. Малуша отпрянула от оконца и снова села.

В голове стоял гул. Ее не позвали «колупать печку», а сваты уже уехали. Что это значит? Княгиня отказала? Или Пестрянка приезжала вовсе не за этим? Но нет. Торлейв – человек надежный. Если он обещал, что привезет мать со сватовством, значит, так все и сделал. Значит, Эльга не захотела ее отпустить…

Ворота закрылись, во дворе опять настала ленивая тишина, пронзенная солнцем и насыщенная жаром. Казалось, весь свет должен был перевернуться – а будто и не случилось ничего. Белый свет дремал, разморенные отроки лениво переговаривались под навесом, и никому не было дела до нее – рабыни, наследницы пяти княжеских родов. До ее безумных надежд взлететь к престолу Зари-Зареницы. Но что толку сидеть? Не может ведь она весь век в этой клети оставаться. Она не провинилась, чтобы прятаться и ждать, пока хозяйский гнев остынет. Нужно пойти и узнать… что теперь будет.

Малуша встала, оправила запаску – в жару в ней легче, чем в платье, – и вышла из клети. Отроки лишь повернули головы, пока она проходила, но зрелище это им было столь привычно, что покоя не возмутило. Эка невидаль – собака пробежала, младшая ключница прошла… Выше ее груди их взгляд редко поднимался.

Дверь сама открылась ей навстречу, выглянула Деянка. Увидев Малушу, невольно вытаращила глаза – ясно, уже знала. Но взглянула на отроков и передала:

– За Свенельдичем.

Червень тут же подскочил, будто пытаясь прыжком выбраться из сонной полуденной одури, и направился к конюшне, где держали трех лошадей для спешных поручений. Зачем княгине сейчас понадобился Свенельдич, если он вечером наверняка сам явится, Малуше гадать не приходилось…

Княгиня пока сидела одна. Малуша вошла и робко встала у порога, будто ожидая приказаний. Эльга обернулась на звук открывшейся двери, увидела ее, но поначалу ничего не сказала. Малуша чувствовала, как госпожа разглядывает ее, будто хочет найти нечто, до того от нее укрытое. И это были самые долгие мгновения за всю ее пятнадцатилетнюю жизнь.

– Подойди, – со вздохом сказала княгиня, и по голосу Малуша поняла: та не разгневана, но озадачена и опечалена.

Малуша приблизилась и остановилась в трех шагах.

– Ты знаешь… зачем Пестрянка приезжала?

– Нет, – подумав, ответила Малуша.

Слишком дерзко было бы ответить «знаю», когда это лишь ее догадки.