Две зари

На другой день Торлейв отвез троих греков к своей матери. Хельги Красный оставил вдове и сыну богатое наследство: ко времени гибели он имел в Корчеве свой двор, челядь, дорогую утварь, товары, связи и немало серебра, пущенного в торговый оборот. Ради этих дел Пестрянка – она предпочитала имя Фастрид, в память о муже, который первое время знакомства называл ее так, – еще три года прожила в Корчеве уже после того, как получила весть о смерти мужа и проводила на Русь большую часть его уцелевших людей во главе с Перезваном. Часть она оставила при себе; дождалась возвращения караванов с китайским шелком, и только получив свою долю товара и прибыли, наконец отправилась морем вокруг Таврии к устью Днепра и на Русь. Когда они прибыли, Торлейву было уже шесть лет и он говорил, насколько это доступно ребенку, по-гречески и по-хазарски. Привезенная матерью челядь почти целиком состояла из греков и хазар, поэтому речь своего детства Торлейв не забыл, а только улучшил с годами; а когда ему исполнилось двенадцать, княгиня стала посылать смышленого отрока за Греческое море со своими торговыми людьми. Пестрянка и сейчас сохранила кое-какие связи, помогавшие сбывать челядь в каганат и сарацинские страны на Гурганском море, а взамен добывать редкие и дорогие шелка или булатные мечи. Замуж она больше не выходила, хотя до богатой молодой вдовы, «почти княгини», охотников было много. Они так и прожили вдвоем с сыном, но Пестрянка не жаловалась, а лишь сама дивилась своей причудливой судьбе.

Неудивительно, что греки хвалили Торлейва перед его матерью за своевременную помощь. Но Мистина и сам понимал – дело не только в этом, и не о том Торлейв приехал рассказать ему, как ключница Акилина, бывшая служанка ритора в Царьграде, бывшая блудница и бывшая монахиня, читала послам стихи мудреца Солона.

Торлейв молча взглянул на него, и у Мистины дрогнуло сердце. В этом взгляде была целая связка мыслей, которых не ждешь от молодых; пробрала дрожь от восхищения и горячей надежды.

– Опасность была так велика? – неспешно осведомился Мистина.

– Да не так чтобы. Они больше другого хотели.

– Но ты же не поддался? – Мистина улыбнулся правой стороной рта. – Твоему отцу это бы не понравилось!

Торлейв не выдержал и захохотал.

– Отца моего тоже поминали. Говорили, как много о нем слышали, а их папас[30] даже его видел, еще когда сам мальцом был, в Никомедии. Говорили, как приятно им повидать сына брата архонтиссы, который так прославился подвигами от дальних северных морей до Гургана. Что, стало быть, если бы мне была судьба самому занять престол, то я бы его только украсил и прославил свою державу.

Мистина внимательно смотрел на него своими стальными глазами и мысленно видел, как много лет назад на этом же месте напротив него сидел Хельги Красный. Лицом Торлейв напоминал скорее Пестрянку, поэтому был несколько миловиднее, чем Хельги, но глаза и брови у него были те самые. Глаза человека, который не один год стремился к обладанию киевским столом.

– А еще чего они от тебя хотели? – ровным голосом спросил Мистина.

Если уж Торлейв сам к нему пришел, значит, намерен поделиться.

– Очень их тревожит, не собирается ли князь наш на Корсуньскую страну. Он собрал наемников – греки об этом знают, – не хочет помогать войском Роману, но ведает, что все Романовы войска – на Крите.

– Но князь ведь их заверил… они ему не верят?

– Они мнят, что лукавит он.

– По себе судят?

– Нет. Там на лову… поморяне кричали, что-де бы малость – и сам посол быку в добычу пошел бы! Раззявы они все, греки, тонконогие… дровосеки! Что мы-де скоро греков на рогатины поднимем, как быков. И всякое обидное. Они и заволновались. Боятся за Корсунь.

– Откуда, йотунов свет, эти слухи про Корсунь? – Мистина хлопнул себя по колену.

– Греки спрашивали мою мать. Ну, про ее молодость, как такая молодая женщина в первый же год замужества оказалась так далеко от дома… Тогда ведь мой отец всех обманул, да?

– Мы с Ингваром, то есть князем, всех обманули. Асмунд якобы собрал войско, чтобы идти на Корсунь, а взабыль двинулся на Самкрай. А Хельги должен был открыть ему ворота, раньше всех туда попавши – с купцами-жидинами.

– Греки не знали в точности, как там было, но знали, что в тот раз великий урон понесли из-за нашего обмана. Русы для вида одно делали, а сами другое замышляли. Из-за этого у греков потеряна Сугдея, и до сих про все области, что Песах тогда захватил, платят дань кагану. Боятся греки, что Святослав опять ту же уловку затеял. Намекали, что будь он христианин, он мог бы поклясться именем Божьим и пролить мир в их сердца. Но он клянется мечом перед идолом Перуна… А я – христианин, и поэтому мне, человеку из рода архонтов, они поверят. Если я скажу им правду, то сам Роман август будет считать меня своим истинным другом и услуг моих не забудет, сколько жив…

– И что ты им сказал? – Мистина прекрасно понял, о чем ему сейчас рассказывают.

– Сказал, что хочу быть другом Роману августу, но пока мне ничего, кроме того, что в гриднице объявлялось, неведомо. Но что, если я узнаю нечто иное…