Две крепости

А вы, Гэндальф! Ваш позор наполняет мое сердце горечью. Как дошло до того, что вы оказались способны терпеть такое общество? Ведь вы горды, Гэндальф, — и не без причины, у вас благородный ум и глаза, способные видеть далеко и глубоко. Неужели и сейчас вы не прислушаетесь к моему совету?

Гэндальф пошевелился и посмотрел наверх. — Что вы скажете такого, чего не сказали во время нашей последней встречи? — поинтересовался он. — Или вы хотите взять свои слова обратно?

Саруман помолчал. — Взять обратно? — задумчиво протянул он, словно бы недоумевая. — Взять обратно? Я ради вашего же блага пытался дать вам совет, но вы не пожелали слушать. Вы горды и не любите советов: с вас довольно собственной мудрости. Но в тот раз вы дали маху, намеренно неверно толкуя мои намерения — так я думаю. Боюсь, что в стремлении переубедить вас я потерял терпение. И искренне сожалею об этом. Ведь я не желаю вам зла; не желаю даже сейчас, хоть вы и вернулись в обществе грубых невежд. Да и с какой стати? Разве мы оба не члены высшего и древнего ордена, самого замечательного в Средиземье? Дружба была бы равно выгодна нам обоим. Мы могли бы по-прежнему во многом действовать вместе, изглаживать изъяны мира. Давайте поймем друг друга и забудем о низших племенах! Пусть ждут наших решений! Ради общего блага я намерен забыть прошлое и вновь принять вас. Неужели вы не переговорите со мной? Неужели не подниметесь ко мне?

Столь велика была сила голоса Сарумана, вложенная в это последнее усилие, что никто из слышавших его не остался равнодушным. Но теперь очарование голоса стало иным. Теперь все услышали, как добрый король мягко увещевает заблудшего, но любимого министра, однако сами оставались вне беседы, словно подслушивали у запертой двери слова, предназначенные не им, — так невоспитанные дети или олухи-слуги подслушивают непонятную беседу старших и гадают, как она скажется на их участи. Оба чародея были из иного, лучшего теста: мудрые и внушающие почтение. Их союз был неизбежен. Гэндальф поднимется в башню, чтобы в высоких горницах Ортанка обсудить глубокие мысли, недоступные пониманию прочих. Дверь закроется, а они останутся снаружи ждать назначенной работы или наказания. Даже в мозгу Теодена возникла тень сомнения: «Он предаст нас, он пойдет — мы пропали».

И вдруг Гэндальф рассмеялся. Наваждение рассеялось, как дым.

— Саруман, Саруман! — проговорил Гэндальф, смеясь. — Вы ошиблись в выборе поприща. Вам следовало стать королевским шутом и зарабатывать свой хлеб — и колотушки, — передразнивая королевских советников. — Он помолчал, пытаясь справиться с весельем. — Понять друг друга? Боюсь, вам меня никогда не понять. Но вас, Саруман, я понимаю теперь слишком хорошо. Ваши доводы и поступки я помню лучше, чем вы полагаете. Когда я в последний раз приходил к вам, вы были тюремщиком на службе Мордора, куда должны были отправить и меня. Нет, гость, сбежавший с крыши, дважды подумает, прежде чем снова прийти через дверь. Вряд ли я поднимусь к вам. Но послушайте меня, Саруман, в последний раз! Не угодно ли вам спуститься? Исенгард оказался не столь силен, как вы воображали и рассчитывали. То же может оказаться справедливо и относительно иных ваших убеждений. Не лучше ли хоть на время оставить их? Быть может, повернуться к новому? Подумайте как следует, Саруман! Вы не спуститесь?

Тень пробежала по лицу Сарумана, он смертельно побледнел. Прежде чем он сумел справиться с собой, все увидели за маской чародея муки терзаемого сомнением разума: Саруману отчаянно не хотелось оставаться в башне, но он страшился выйти из убежища. Мгновение колдун колебался. Все затаили дыхание. Потом Саруман заговорил, и голос его звучал пронзительно и холодно. Высокомерие и ненависть брали верх.

— Не спущусь ли я? — фыркнул он. — Разве безоружные спускаются к грабителям и убийцам для бесед? Я отлично слышу вас и отсюда. Я не дурак и не верю вам, Гэндальф. Эти дикие лесные демоны не стоят открыто на моей лестнице, но я знаю, где они скрываются в ожидании вашего приказа.

— Предатели всегда недоверчивы, — устало ответил Гэндальф. — Но можете не бояться за свою шкуру. Коль скоро вы и впрямь понимаете меня, то должны знать, что я не хочу ни убить вас, ни навредить вам. К тому же в моей власти защитить вас. Я даю вам последнюю возможность. Можете оставить Ортанк, если хотите. Вам не станут чинить препятствий.

— Звучит славно, — усмехнулся Саруман. — Вполне в духе Гэндальфа Серого — этак снисходительно и ласково. Не сомневаюсь, что вы сочтете Ортанк просторным и удобным, а мой уход — своевременным. Но зачем мне уходить? И что, по-вашему, значит «не станут чинить препятствий»? Полагаю, есть условия?