Две Юлии

— Здесь поступил вопрос, — объявил Убю неожиданно громко, — почему я всех присутствующих назвал «товарищи». Считается ли теперь это обращение неучтивым, я не знаю. Причина, почему я его использую, вполне уважительная. Да, причем весьма.

Убю сделал забавное личико, очки с бородой покосились, Литке привстал.

— Знаете, — по привычке! — с широкой улыбкой признался Убю, и зал покатился. — К тому же я не уверен, как теперь к вам обращаться. Говорят, что слово «господа» давно себя изжило, а «дамами» приличных женщин не называют…

— Это был Яша, — объяснял я. — Мне кажется, я не мог о нем не рассказывать. Мы дружим со школы.

— Марк, ты специально не обращаешь на меня внимания? — строго спросила Первая Юлия. — Я спрашиваю: ты уже — слушаешь меня? — ты читал эту новую поэму?

— Шерстнев мне читал, — сказал я. — Это не поэма, это просто большая вещь.

— «Скользкими», я думаю, называли воров, — зашептала мне в шею Вторая, — которые мазались маслом, чтобы нельзя было схватить их в толпе. Во всяком случае, живое объяснение. На дело они, должно быть, выходили в чем мать родила.

И тут Вторая наклонилась вперед, чтобы многозначительно взглянуть на Первую Юлию совершенно шальным и таким близким взглядом. Я глубоко вздохнул и откинулся в кресле.

— Да, да, — верещал со сцены Убю, — у них там это сразу стало принято. Но знаете, в комсомольских тусовках тоже бывали свои странные вечеринки. Например, один мой близкий друг, хорошо игравший на гитаре и даже ставший — несколько попозже этой истории — лауреатом Фестиваля, рассказывал, как его за хорошие деньги однажды привезли на какую-то огромную дачу, с повязкой на глазах — совсем в духе Конан Дойля… Вы готовы?

— Сейчас, две минуты, — ответил сосредоточенный и спокойный Шерстнев. — Вы рассказывайте.

— Совсем другой стиль? — допытывалась Первая. — Это же так интересно. А давно он это написал?

— Так это тот самый Яша, — продолжала Вторая, — у которого родители из Германии?

— Я думаю, зимой, — медленно проговорил я, глядя на Вторую.

— Там платья были не простыми декорациями, — уточнял Убю, — скорее всего, у каждой дамы был личный портной. Свечи горели, все говорили только по-французски. Итак, достаточно с нашими увлекательными отступлениями. Я, как могу судить, чтение сего крупного опуса займет полчаса — минут сорок. Так что поэты, желающие выступить со своими произведениями, могут пока подготовить по одному стихотворению, и мы их успеем послушать.

Повсюду в зале зашуршала бумага. Приезжие поэты вырывали друг у друга мятую тетрадку. Курносая — из есенинских грез — девушка мелко трясла головой, что в обстоятельствах, далеких от поэзии, означало бы развитие тремора. Пожилая дама степенно нацепила очки и открыла у самого носа крохотную книжечку.

— Марк, — мягко шепнула Первая, — а у тебя есть черновик?

Я сунул руку в сумку и показал ей краешек заполненного блокнота.

— Ау, — дергала меня Вторая, — так Литке — это тот, в желтой рубашке?

— Нет-нет, — поправил я, — парень в первом ряду.

— И он немец?

— Внимание, — произнес Убю, и весь зал проследил, как трудно ему занять стул Шерстнева, не отодвинув его от стола.

Начнем с того, что поэзия, как рыбий хвост наяды,
Есть форма чего-то неуловимого, что заранее не готово.
Мы подыскиваем ей, будто стыдимся правды, приличный вид,
Который к лицу будущему, — а это не лицо родственника или друга.

— По-моему, — рассуждала Первая, — он никогда не правит стихи. К тому же может запутаться, так что лучше приготовиться ему подсказывать.

Возникал заманчивый заговор — мне давно снилось, как мы сочетаем головы над этой тетрадкой.

— Что он сказал? — спросила Вторая, стучась в плечо точеным локтем. — «Рыбий хвост»? Им тоже закусывают?

— А ты можешь дать мне ее, чтобы следить за текстом? — указала Первая на мою сумку.

Я все-таки опешил. Там слишком много было записей, которых ей нельзя было показывать даже мельком. Не хотелось сейчас тревожиться этим.

По аналогии с филигранной мыслью она — молния афоризма.
По аналогии с музыкой — облако звука.
Поэзия нужна нашей памяти в удобной форме,
И раньше это была форма торжествующих созвучий,
То есть того, что делит пение вслух на вдох и выдох.

— Я не собираюсь там ничего вычитывать, — громко шептала Вторая, вытягивая из моих рук блокнот. — Просто покажи.