Душа моего духа

Найли нашла в себе силы усмехнуться. Да уж, после их сегодняшней встречи её безопасность стала вопросом чисто теоретическим.

— Я это учту.

— Найли, я пришёл спросить, почему ты назвала меня “вором”. Ты сказала, что я краду твои прикосновения, как вор.

— Вор берёт то, что не принадлежит ему, без разрешения, тайком. Это плохо.

— Мои прикосновения доставляют тебе боль?

— Почти нет. Чуть-чуть.

— У тебя почти прозрачная кожа, Найли, мне это кажется необычным.

Она фыркнула: — Кто бы говорил! Вы местами вообще весь прозрачный.

— Скажи, а как прикасаются те, кто не воры?

— Они просят разрешения.

Тин отступил на шаг и покачал головой.

— Я никогда ни у кого не прошу разрешения.

— Ну что ж… в таком случае…

— Я ухожу.

— Есть ещё один вариант.

“Что я делаю? — подумала Найли. — Неужели мне так важно, чтобы он обратил на меня внимание? Он — дух вулкана, живущий в середине какого-то книжного кошмара, в который нас затащила групповая шизофрения. Я — психиатр, живущий в нормальном, современном мире”. В этот момент она решила не вспоминать о том, что этот нормальный, современный мир отторг её, исковеркал её имя и чужим почерком написал гадости на её линии жизни.

— Какой ещё вариант?

— Я могу сама дать вам разрешение, и тогда вам не придётся просить.

Ему не потребовалось и секунды, чтобы согласиться.

Найли закатала рукав ночной рубашки и протянула ему руку. Его прикосновение было горячим и слегка болезненным.

— Вот так-то лучше, — выдохнула она.

— Здесь не такая нежная кожа, как на твоём плече или на спине.

— Это потому, что я всё время что-то делаю руками, и кожа на них грубеет.

— Можно, я дотронусь ещё, там, где кожа нежнее?

Найли с трудом сглотнула.

“Что со мной происходит? — в панике подумала она, дрожа от возбуждения. — Если я сделаю то, о чём думаю, то меня придётся на вертолёте доставлять в ожоговое отделение. Почему меня так тянет к нему?”

— Тиниалирий?

— Что, Найли?

— Вы только что попросили разрешения. Видите, это не так уж и сложно. Я разрешаю вам прикоснуться ко мне. — К своему ужасу, она легла на спину и задрала вверх ночную рубашку, обнажив живот. — На животе кожа нежнее.

Когда он дотронулся до неё горящими пальцами, она прерывисто задышала, чувствуя, как сжимаются и тяжелеют от возбуждения её мышцы.

“Да что со мной такое?”

— А ещё где, Найли? — Тиниалирий наклонился так близко, что Найли непроизвольно потянулась к нему.

“Интересно, он издевается надо мной, или он действительно такой неискушённый? Хотя кто знает, занимаются ли духи любовью? … Какая идиотская мысль…”. Эти мысли заставили её покраснеть.

— Где хотите, только не на лице и не на шее, а то остальные заметят следы.

Горячие пальцы заскользили по её бедру, и она не сдержала протяжный стон. “Ну, конечно, всё это игра. Он прекрасно знает, что делает”.

Тиниалирий отдёрнул руку.

— Тебе больно?

— Нет, мне приятно, необычно. Вы не можете немного охладить свою кожу? Тогда мне будет очень приятно.

— Не могу.

Он резко встал, и красные всполохи рассекли темноту. Тиниалирий исчез.

Протянув руку ему вслед, Найли озадаченно смотрела на оранжевое свечение уже пустого воздуха.

“И чем это я умудрилась снова его разозлить? С таким темпераментом только на вулкане и жить!”

Скомканный перед рубашки упал на колени, и Найли покраснела. “А ведь ещё минут пять, и я бы совсем разделась! Интересно, что сказал бы Даниэль обо всём этом…” Мысль о бывшем любовнике пришла неожиданно, остудив её желание и заставив завернуться в простыню и мучить себя бесконечным потоком “а если бы…”.

* * *

Вернувшись обратно в горы, Тин взволнованно ступил на край скалы и пригляделся к своим пальцам, на которых ещё звенело ощущение нежной кожи. Что же такое было в этом прикосновении, в этой женщине? Он крепко зажмурил глаза и стиснул кулаки, как будто эти усилия могли помочь ему вспомнить что-то, что ускользало от него в глубине отсеков памяти. Было ли это воспоминанием прошлого воплощения или чем-то другим? Прикасался ли он тогда к другим женщинам? Ощущение кожи Найли на его пальцах казалось ему правильным, нужным, как будто оно было его неотъемлемым правом, как будто эта прозрачная, светлая кожа имела что-то общее с его огненным жаром.