Дурная примета

Евгений не решался отдать карандаш. Торг шел упорный. Уже в который раз Евгений расписывал достоинства своих товаров, но маленький Клозе был непреклонен.

— Ну ладно, забирай карандаш, жадина несчастный, — согласился наконец Евгений. Янтарь теперь принадлежал ему. В этот торжественный момент в класс вбежала Фрида. Вся в слезах, лицо горит, в волосах снег, коса расплелась.

— Все швыряются в меня снежками, все!.. А Кришан Шультеке за ухо ущипнул… Все швыряются, и даже Эмми Химмельштедт!..

Евгений, недослушав ее жалобных воплей, бросился во двор. Град крепких снежков обрушился на него. Это бы все ничего, хотя некоторые меткие броски были весьма чувствительны. Но тут подбежал Кришан Шультеке и, швырнув снегом в лицо Штрезову, подставил ему крепкий кулак прямо под нос. Евгений кинулся на него, но Кришан успел отскочить.

— У тебя отец Пучеглазый, — крикнул Евгений.

— А твой отец — торгует девками.

Что он сказал? Евгений бросился на обидчика, толкнул его для начала плечом. Вся школа, мальчики и девочки всех возрастов, окружили их плотным кольцом. Противники грозно смотрели друг на друга, и только собрались начать потасовку, как пономарь Клинк захлопал в ладоши. Начинался следующий урок. Кришан Шультеке успел только пригрозить: «Выйди, выйди на улицу…»

Янтарь уже не радует Евгения. Пономарь Клинк объясняет закон божий. Но слова, которые произносит учитель, проходят мимо ушей Евгения. Торгует девками, торгует девками… Что это значит? Какой смысл в этих словах? Все поддержали Кришана язвительным смехом…

— Дай ему по сопатке, — закричал Вильгельм Крузе.

Все они ожесточились против Евгения, словно он заезжий цыган, если не хуже. Случалось, что жандармы приводили в школу цыганят, изловленных в округе. Чужаков встречали в штыки, сыпалась крепкая брань и крепкие удары, и все выступали дружно как один. Вспоминались Евгению междоусобные драки местной детворы. Но нет, это выглядело совсем иначе. Делились на две группы, а то и на три… Сегодня на перемене он остался один против всех.

Урок идет обычным порядком.

— Ты мне пророков назови, Фите Бланк, пророков, что ты мне апостолов перечисляешь, дурья твоя голова.

Фите Бланк не может припомнить имена пророков. Пономарь Клинк без лишних церемоний берет палку, перегибает Фите через колено и всыпает ему пару горячих. Это приводит Евгения в себя. С перекошенным лицом, низко опустив голову, Фите Бланк идет на свою скамью, не идет, а скачет, потирая больное место. Евгению хорошо знакомо это ощущение — густая, теплая волна боли, начавшись там, откуда ноги растут, прокатывает по спине и ударяет в голову. Эта боль ему известна в точности. Сам испытывал ее не раз. И все-таки Евгений едва подавляет в себе смех, распирающий его до дрожи: Странное сплетение страха и злорадства…

— Кто там смеется? — спрашивает пономарь Клинк.

Никто больше не смеется.

— Мне показалось, ты смеялся, Кришан Шультеке.

— Нет, господин Клинк! Это не я, — поперхнувшись смешком, отвечает Кришан.

— А ну, поди сюда, я покажу тебе, как смеяться над товарищами.

Торговаться бесполезно, Кришан получает свою порцию. И у него такое же выражение лица, те же движения. Но прежде чем сесть на свое место, Кришан смотрит на Евгения и вдруг поворачивается к учителю.

— Евгений Штрезов тоже смеялся.

Шепоток пробегает по классу. Голоса становятся громче.

— Он тоже смеялся.

— Я сам видел, что смеялся.

— И он тоже, Штрезов тоже.

Евгений оглядывается. У всех непроницаемые лица. Словно околдовал кто-то всех ребят. Так они относятся лишь к чужакам, к приблудным. Пономарь Клинк озадачен. Это настроение детворы ему знакомо. Но он никогда еще не видел, чтобы так обходились с кем-либо из местных жителей — как с отверженным, как с посторонним. Учитель обращается к Евгению:

— Назови пророков.

Евгений знает их назубок. Эти имена он протараторит и через пятьдесят лет. Они въелись ему в плоть и кровь, эти имена пророков. Даже переводить дыхание ему не надо.

— Исаияиеремияиезикиильданиилосияиоильамосавдийионамих…

— Хорошо, — говорит учитель Клинк и обращается к классу: — Он не смеялся! Иначе он не смог бы повторить пророков… Кришан Шультеке, ну-ка ты назови.

Но Кришан Шультеке спотыкается уже на десятом.

— Михей, — говорит он и смолкает.