Дурная примета

Однако сапоги были не в полном составе: один нашелся сразу, а вот где другой запропастился, Марта никак не могла сообразить. Долго его искали, бранились, шумели, и наконец Марта вспомнила:

— Да ведь другой-то у сапожника!

Тогда отец Ханнинга Штрезова надел один сапог. На левой ноге у него был деревянный башмак, на правой кожаный сапог с голенищем. Взял он подходящую дубинку на плечо и выбежал со двора. В деревне ребятишки смеялись ему вслед: что такое? куда спешишь? «Да в город же, огольцы, неужто не соображаете: в городе-то революция!»

А путь до города был не близкий, без малого две германских мили. Бежал рыбак с дубинкой на плече без передышки, но когда он в сумерках достиг города, революция уже окончилась. Так и пришлось отцу Ханнинга ни с чем возвращаться домой, в сапоге на одной ноге и деревянном башмаке на другой.

Густа смеялась своим мягким смехом, а Ханнинг говорил с улыбкой:

— Да, Густик, ты смеешься, — и его крючок снова забегал, ведя за собою серую нить, — ты смеешься, Густик, да оно и, верно, смешно — идет мужик, одна нога в сапоге, а другая — в башмаке… Но, между прочим, в истории этой есть и кое-что серьезное. Понимаешь, в чем дело: пошел он все же в город, ничто не могло его удержать. Мать-то, должен я тебе сказать, в точности знала, где сапог, и вовсе он не был у сапожника. Но нашего старика и это не удержало. Пошел себе в одном сапоге!

Некоторое время слышно только, как Густа постукивает спицами.

— Ну да, понимаю… А скажи, Ханнинг, почему же он все-таки пошел?

Ханнинг Штрезов, большой любитель сказок, не читающий, кроме сказок, никаких книг, Ханнинг кладет крючок и говорит проникновенно:

— Я думаю, потому, что этих баронов и управляющих и всю эту братию крепко он недолюбливал. А Боцман, видать, забыл эту историю, хотя мать и ему рассказывала тоже…

V

Широкой кистью смешивает Фите Лассан краски на тонкой самодельной палитре. Кочерга заказал картину, большую картину. Он хочет видеть на полотне свой бот, свою «Ильзу» в момент, когда она выходит из гавани.

— Паруса чтобы были вздуты, Фите, а у носа чтобы широкая волна, ну и погода, само собой, должна быть самая лучшая, солнечный чтобы день, и так, знаешь, чтобы было похоже, вроде как господа на яхте прогуливаются. И еще чтобы было видно маленько нашу деревню, и мой дом, и двуглавый конек на крыше, понял? Сделаешь, как говорю, заплачу тебе на целую марку больше, можешь не сомневаться, мое слово верное, — сказал Кочерга.

И вот уж третий день сидит Фите Лассан над картиной. Один бог знает, какая это тяжелая работа, но и прекрасная… Лишней маркой Фите вынужден пожертвовать— слишком далеко от гавани дом Кочерги. Правда, до вчерашнего дня на картине дом стоял у самого мола. С дома Фите и начал писать картину. А уж похож он был — точная копия. Но чем больше смотрел на него Фите, тем больше росло его неудовлетворение. Дома нельзя двигать с места на место, даже на холсте. Это значило бы потерять веру в правоту своего дела. А эта картина должна отличаться от всех, нарисованных ранее Фите Лассаном, которого из-за его увлечения живописью все считают немножко «тронутым». И она будет отличаться, это видно уже сейчас, хотя картина еще не готова. Прежде Фите рисовал с почтовых открыток, хромолитографий или с других образцов. Это первая картина, которую он пишет по своим собственным наблюдениям.

Индиго и немного белил, не слишком много, в меру, и мазок наносить не сразу, а осторожно, но и без излишних колебаний, да, да, вот так, широкой кистью, и вот постепенно начинает светиться вода. Летний день. Видна оконечность мола, вдающаяся в море. Взять на тонкую кисть этой серой с искоркой краски для гранита — нет, серая не годится. Крапинку умбры маленькой кистью или большой кистью, держа ее узкой стороной? Да, это пойдет, это то, что надо, не может быть, чтобы не удалось. Умбра, густая умбра, немного напоминающая тину, которая засыхает на веревках сетей, — умбра, вот что ново в этой картине. Эта краска нашла себе место и в густых тенях, и в прозрачной воде, она и в небе из разведенной пополам с белилами королевской лазури, и в цвете старого дерева «Ильзы», и нежными, совсем нежными штрихами наносит ее Фите Лассан на облака. Кармин с королевской лазурью дают красноватую глину, английская красная присоединяется к коричневой основе парусов. Мачта крепка, но волна у носа пенится далеко не так бурно, как хотелось Кочерге. Ничего не поделаешь, Фите живет своим умом: большая волна не подошла бы ни к спокойствию неба, ни к неопределенной, но все же излучающей свет окраске гранитных глыб, из которых сложен мол. Небо нравится Фите Лассану. Так, именно так сияет оно в погожие летние дни. Небо так лучисто, что хочется броситься в траву и, жуя стебелек, смотреть в его голубизну и радоваться божьему свету.