Дубовый листок

Невольно я вспомнил разговоры с Воробьевым о том, что мой наряд сделает свое дело. Для Марины, конечно, не эполеты решали вопрос. Даже если бы она ничего не сказала, я знал, что имел честь заслужить благосклонность этой девушки сам по себе… Я сказал «имел честь заслужить» не для иронии или пышности фразы. Я тогда считал и сейчас считаю, что женщина, отмечающая благосклонностью мужчину, делает ему честь, а тем более такая чистая и хорошая девушка, как Марина.

— А вы к нам придете? — спросила она.

— Собираюсь со своим другом, если ничего не помешает. Хотим у вас ночевать. Пустите?

— И вы еще спрашиваете!..

Но Воробьев изменил мои планы. Он встретил старого знакомца и друга — декабриста Нарышкина, и тот начал выговаривать, что он до сих пор его не навестил. Воробьев пообещал быть сегодня же к обеду да еще и вместе со мной.

— Знаю, что будешь доволен. — сказал Воробьев.

— А я обещал Марине… Как быть?

— Очень просто. Если хочешь познакомиться с лучшими русскими людьми и борцами за правду, решившимися в такую пору… пойдешь со мной. Ну а если тебе интересней Марина… Допускаю, и ничего дурного в том не вижу, — иди к ней.

— Разумеется, я пойду с вами. — отвечал я тотчас. — Декабристы — значит, чудесные люди… И вероятно, знали Александра Александровича… Но обижать Марину я

не хочу. Зайду к ней теперь же, отдам подарок и предупрежу, чтобы не ждала.

Марина стояла на крыльце, принаряженная. Зашли в избу. Бабушки не было. Подарки заставили Марину зардеться, но когда я сказал, что вечером не придем, улыбки на лице ее как не бывало.

— Конечно, вы офицер, а мы — простые казаки!

— Марина, дурочка! Ты же знаешь, что я к тебе хорошо отношусь, сегодня сам подошел. А теперь прощай до следующей встречи, если меня не убьют на берегу моря. Мы нынче опять идем туда.

Марина опустила голову.

— Что же ты? Не хочешь прощаться?

Она подняла голову. Глаза ее были в слезах.

— О чем ты, Марина?

— Я очень… очень скучаю без вас…

— Зачем же скучать?

Она смотрела на меня такими тоскующими и любящими глазами, что мне сделалось не по себе.

— Маринка! Хорошая моя! — сказал я, взяв обе ее руки. — Не смотри так. Прощай и забудь. Это гораздо лучше, чем понапрасну скучать!

Бедная девочка закрыла лицо и расплакалась. Я утешал ее как мог и поспешил к Воробьеву. На пути попался Маринин поклонник. «Слава богу, — подумал я. — Этот ее успокоит лучше меня».

Нарышкины жили недалеко от крепости, в Харечкиной балке, где был небольшой поселок. По пути Воробьев рассказал о жене Нарышкина — Елизавете Петровне:

— Красавица… Фрейлиной была у императрицы Марии Федоровны, а когда судьба Михаила Михайловича была решена, как милости умоляла императрицу разрешить отправиться за мужем. И черное платье всегда носит. Мужу сказала, что пока он страдает, наряжаться не будет. Есть, конечно, и другие случаи: вот у Лихарева, тоже декабрист, — его жена тоже красавица, а как с ним беда стряслась, она от него отреклась и за другого вышла. Сына единственного отняла. И святейший синод ей помогал: расторгнул брак, который заключается на земле и на небесах!

Михаил Михайлович Нарышкин, среднего роста, плотный мужчина с седыми висками, догнал нас по пути. Воробьев представил ему меня, как друга.

— Значит, и мой друг, — отвечал он, пожимая мне руку. — А я был сейчас в крепости… Там все взволнованы: только сегодня, часа два назад, уехал от Засса гостивший три дня темиргоевский князь Джембулат Болотоков. И в роще, недалеко от Телячьего Брода, убит наповал неизвестным. Хороший был князь… О своих соплеменниках заботился, как о собственных детях, горских армян опекал, с нами дружил. Засс весьма озабочен: как бы темиргоевцы не подумали, что это сделали русские

— Кто может поручиться! — сказал Воробьев. — Среди окружающих есть разные люди. Непокорные горцы пробираются на нашу сторону под личиной мирных, часто исподтишка участвуют в разбое, а некоторые казаки якшаются с ними… У Джембулата было много врагов — немирным черкесам не нравилась его дружба с Россией.

Нас встретила Елизавета Петровна, приветливо пожала мне руку:

— Милости просим. Мы любим поляков. В Сибири у нас было много польских друзей. Особенно же старик Савицкий. Представьте, ежедневно ходил на прогулку по тракту. Я ему как-то и говорю: «Охота вам гулять по такой пылище! Вокруг столько живописных мест!» — А он грустно на меня посмотрел и покачал головой: «Этот тракт ведь идет на запад. Вот и иду туда. Пройду версты две, значит, стал ближе к своим», — и заплакал. У него на родине остались жена и девять детей.

— Да, несчастный старик! — подтвердил Нарышкин. — Но он хоть имел возможность прогуливаться, а вот один из вожаков вашего восстания, Петр Высоцкий…

Я встрепенулся, и Нарышкин это заметил.

— Сам не видел его, он ведь был в Соликамске. Люди рассказывали. В позапрошлом году за попытку к бегству прикован пожизненно к тачке.

Вот с каким опозданием из-за тысяч верст долетела до меня весть о старинном друге!