— Погоди, — Худобашев отдал мне и свой каравай. — Надо людей выручать
Вернулись мы в Усть-Лабу, думая, что будем весь день отдыхать, ан нет! Худобашев приказал получить сухари на пять суток вперед.
— В соседней станице недавно погром учинили черкесы. Наверное, пойдем их наказывать.
Солдаты оживились, особенно же Петров.
— Чему ты радуешься? — спросил я. — Ведь из такого похода наверняка кто-нибудь не вернется.
— Ну и что? Не вернется, так тому и быть. А в поход идти все равно весело. Черкесов гонять тоже весело.
— Разве ты скучаешь?
— Нешто нет?
И опять я был озадачен. Как мало я знал этих людей! Я считал их удовлетворенными действительностью!
— Умирать в бою лучше, чем в избе, — сказал и Гриценко. — Или, скажем, лучше в походе, нежели на покосе. Там комарье и слепни душу выпивают.
— Какое теперь комарье, — проворчал ефрейтор. — Чудаки вы, ей пра! Засуха кругом. Комарье нынче в отпуске, и в степи косить нечего. Где-то люди будут сено брать…
— А тебе какая забота? Ты-то сыт будешь… — сказал Петров.
— Дурак ты дурак! Разве мы на свете одни? И горя людского из казармы не видно?
Опять я увидел, что и Семенов совсем не такой бездумный, каким мне представлялся.
Мы отправились в Прочный Окоп. Около Рорштадта наткнулись на большой бивак. Оказалось, нижегородские драгуны и тенгинцы тоже были вызваны к Зассу.
Встали на бивак рядом. Под вечер я с Гореглядом пошел на кубанский берег, рассказал ему, как, на радость Тадеушу, здесь в Новый 1833-й год расцвела фиалка.
Горегляд тяжело вздохнул:
— Сколько таких, как ваш Тадеуш!
Горегляд был молчалив, и мы редко разговаривали. Вот и сейчас стояли над Кубанью и думали свои думы.
— Кого я вижу! — раздалось сзади.
Обернулся — передо мной незнакомый молодой человек в такой же, как у меня, польской офицерской шинели, с желтыми погонами, только на них вместо моей шестерки — четверка.
— Чвартак! — вырвалось у меня.
— Вот именно. А я заметил знакомую шинель, так и бегом за вами.
Взял незнакомец мою руку, тепло ее жмет, улыбается:
— Разрешите представиться: Плятер, бывший офицер и граф, ныне — рядовой Тенгинского полка…
Я назвал себя и представил Горегляда.
У этого Плятера тоже бархатные глаза, и весь он необыкновенно живой. Чем-то отдаленно напоминает старого графа из Берестечка. Спрашиваю — не родственник ли.
— Десятая вода на киселе. Похож? Ну, это понятно. Наследственность, порода! Мой дед говорил, бывало, что все Плятеры спокойны только в гробу, лезут очертя голову в самое пекло, а еще… что здесь грустить, пойдемте к нам. У нас ведь отдельная палатка.
И мы пошли к ним.
Молодой худощавый гваржак поднялся нам навстречу.
— Жевусский, — протянул он было руку, а потом вдруг обнял нас и расцеловал говоря: — Мы все теперь родственники.
Даже самый старый среди тенгинских поляков угрюмый князь Сангушко подарил мне улыбку. Этот князь был в грубой солдатской шинели и курил махорку. Кто сказал бы, что он магнат!
Жевусский был тоже очень богат, а сейчас… С грустной улыбкой показал российский двугривенный и сказал, что это все, что у него есть.
Плятер относился к таким же аристократам, как и Наленчи: кроме громкого титула и благородства у него ничего не было и в дореволюционное время.
Я не заметил, как прошло время в их обществе. Сколько рассказов, сколько расспросов! Плятер вспоминал, как чвартаки были взяты под Остроленкой.
— Их было гораздо меньше, чем русских. Что оставалось делать? И пошли умирать сомкнутым строем… хохоча изо всех сил. Один россиянин впоследствии говорил, что никак не может забыть этот случай: идут люди на верную смерть и издевательски хохочут. Но ведь вы знаете, что такое чвартаки! Недаром цесаревич не мог на нас надышаться!
…В первое «дело» я шел под командой Засса, вдоль Урупа, среди голых скал, лишь кое-где прикрытых елями. Добрались в верховья реки. Оттуда пехоту через дремучий лес повели в самое разбойничье место — на Лабу.
Засс приказал обстрелять аул, прилепившийся к горному склону, и — на приступ. В ауле оказалось немного людей. Всех забрали в плен, вынесли из усадеб все, что возможно, — сено, муку, зерно и зажгли аул.
По дороге туда нас черкесы не трогали, но, стоило повернуть в обратный путь, выросли как из-под земли и накинулись на арьергард. Когда мы миновали все препятствия, полковник Засс объехал отряд и поблагодарил за работу. Этот полковник несколько вырос в моих глазах благодаря случаю, который я наблюдал при стычке с черкесами. Молодой джигит, несмотря на опасность, пытался поднять труп сородича. Наши солдаты бросились на него со штыками. Засс, случившийся неподалеку, остановил их, разрешил черкесу взять труп да еще бросил кошелек с деньгами. Черкес приложил руку к груди, поклонился Зассу, подобрал кошелек и, взвалив труп на плечо, исчез в зарослях, а Засс подъехал к солдатам.
— Что же вы, не видели, что он был безоружный и пришел выполнить последний долг? Надо, братцы, соображать!.. Врага всегда лучше сделать другом, чем убивать.
На биваке много об этом рассуждали. Все, как один, хвалили Засса.