Драфт

Крепкая ладонь отца Лизы ложится на мое плечо, и я начинаю рыдать. Да, я взрослый мужик, который то и дело плачет. От всхлипов сотрясается тело.

Как же я себя ненавижу.

– Сынок… – Сэм крепче сжимает мое плечо.

Нахожу в себе силы успокоиться и оторваться от подушки. Алкоголь все еще бурлит у меня в крови. Но он ни на каплю не помогает мне забыться.

– Будь у вас машина времени, что бы вы изменили в прошлом, Сэм? – выдавливаю из себя.

– Ничего, – уверенно произносит он на выдохе.

– В каком смысле? – Я вскидываю брови.

– Эштон, все события, которые подбрасывает нам жизнь, предназначены нам судьбой. Этого не изменить. Сколько бы раз ты ни пытался что-то сделать иначе, ты всегда будешь приходить в одну и ту же точку. Просто разными способами.

– Это чушь, – выплевываю я.

– Это жизнь.

– Какая же это жизнь? – срывается с губ крик. – Если Лизы нет здесь. Нет.

– Она здесь. В твоем сердце. И в моем, Эштон.

Я резко подрываюсь с постели и провожу ладонями по лицу. Затем зажмуриваюсь, все еще чувствуя Лизу повсюду.

– Я думал, что мы все обсудили, пока ты был в Греции. Как у тебя с той девушкой?

Тяжело сглатываю. От волнения и ненависти к себе в ушах появляется гул.

– Я с ней переспал, – говорю с отвращением, но мой голос звучит так тихо…

– Ты ее любишь?

Резко поворачиваюсь к нему, бегло изучая его абсолютно спокойное лицо. Как можно вот так реагировать на то, что я сказал, когда я женат на его дочери?!

– Вам нужно показаться психиатру, Сэм, – с ужасом произношу я. – Я изменил вашей дочери, а вы даже не хотите оторвать мне за это яйца.

– Ответь на мой вопрос, сынок.

– После этого вы наконец придушите меня?

Сэм устало прикрывает веки и тяжко вздыхает.

– Эштон, моя дочь умерла. Три года назад. Не три часа или дня, когда еще можно было скорбеть о ней, держа целибат. А три года.

Вскидываю брови.

– То есть я должен что, трахаться направо и налево, раз прошло три года? – От каждого слова хочется блевать.

– Нет. Но твоя жизнь продолжается.

– Я не хочу, чтобы она продолжалась. Ничего не хочу. Я ужасный человек. Все, к чему я прикасаюсь, словно разъедает кислота. Я как отравленный воздух, поражающий легкие. Я несу лишь боль и разрушение, Сэм.

– Ты должен жить дальше.

– Я не хочу жить дальше.

– Ты обещал мне.

– Да, черт побери, только поэтому я еще не сдох. Из-за этого конченого обещания.

– Так ты поэтому переспал с той девушкой? Надеялся, что я буду злиться и скажу тебе, что ты теперь можешь делать все, что хочешь?

– Нет, не поэтому.

– А почему? – допытывается он.

Тяжело сглатываю. Пульс колотится в висках. Руки начинают дрожать. Открываю рот, но тут же закрываю. Как признаться отцу своей жены в том, что я полюбил другую?

Запрокидываю голову и издаю стон отчаяния.

– Что бы между вами ни произошло, не отпускай эту девушку.

– Поздно, – едва слышно произношу я.

– Хочешь поделиться?

Я встречаюсь с ясными зелеными глазами Сэма, и с губ срывается вздох.

– Сэм…

Он поднимается с постели и убирает руки в карманы. В его взгляде нет ни осуждения, ни ненависти.

– Я видел внизу лилии. Ты, как всегда, принес любимые цветы Лизы. Давай прогуляемся до кладбища, а заодно по дороге ты мне обо всем расскажешь.

Рассказывать отцу своей жены о том, как ты был с другой, – это сильно. Сильно тупо, сильно больно и сильно… нужно мне прямо сейчас. И следующие несколько часов я делюсь с Сэмом всем тем, что мы выяснили с отцом, рассказываю о Хлое, своих чувствах к ней и о том, как я ее сломал.

Когда наступает ночь, я вновь лежу в нашей с Лизой постели. Ненависть к самому себе за то, что я не смог уберечь свою жену, уступает место ненависти к самому себе за то, что я полюбил другую и вот так просто ее просрал.

Снимаю обручальное кольцо и опускаю его на прикроватную тумбочку, ведь Лизу больше никто никогда мне не вернет.

Но… я сделаю все для того, чтобы вернуть Хлою.

ГЛАВА 29 RYAN CARAVEO – ALL OF MY SOUL

Эштон. Одиннадцать месяцев спустя

Счет на табло – три – один в нашу пользу. До конца третьего периода – две минуты игрового времени. Восторженный гул трибун эхом проносится по арене. Болельщики скандируют имя Рида, когда тот готовится пробить буллит после того, как Грегга по прозвищу Монтана сбил с ног вратарь «Львов».

Рид набирает скорость и демонстрирует идеальный слэпшот[1]. Ничего удивительного. Каким бы болваном он ни был за пределами льда, на арене он – настоящий боец, у которого вместе со шлемом вдруг появляется мозг, обычно отсутствующий в повседневной жизни.

До финальной сирены я провожу время на скамейке, пытаясь отдышаться после напряженного периода. Когда комментатор объявляет о завершении матча, трибуны начинают сходить с ума от радости. Даже на лице нашего тренера вдруг появляется улыбка. Это шокирует и наводит своего рода панику. Никто и никогда не видел, как он улыбается. Вдруг у него вообще нерв защемило?