Мы с наслаждением подвергали Рождество остракизму. Обнажали внутреннюю пустоту слезливых рождественских сантиментов, высмеивали пышные рождественские застолья, сусальные рождественские посиделки и нелепые пантомимы. Остряки ерничали, издеваясь над рождественскими гимнами, социальные реформаторы обличали рождественское пьянство, экономисты в голос хохотали над рождественской благотворительностью. Единственным аргументом в пользу этого жалкого празднества считалась возможность предаваться успокоительным размышлениям по его окончании, радуясь, что до следующего Рождества остается целый год.
Однако с той поры, когда я с легкостью брался за переустройство мира, я много чего повидал и уже не так уверен в своей правоте. Рождество по-прежнему представляется мне довольно бессмысленным праздником, но вот я выглядываю из окна и вижу убогие гостиные, украшенные гирляндами из разноцветной бумаги. Они протянулись под закопченным потолком, неуклюже свисают с рожков дешевой газовой люстры, окаймляют засиженное мухами зеркало и безвкусный пейзаж на стене. Много часов над этими жалкими колечками трудились натруженные руки. «Ему понравится»… «Она обрадуется, что комната похорошела»… Чем дольше я смотрю на эти грубые украшения, тем ярче проступает их подлинная красота.
Аляповатая картина с мальчиком и собакой раздражает меня вопиющей безвкусицей, но я вижу угрюмого малого, который старательно прилаживает ее на стену – руки, не привыкшие к тонкой работе, толпа домочадцев, с восхищением взирающая на то, как его стараниями преображается убогая комната. И вот картина в дешевой раме висит над камином – единственное яркое пятно на стенах с потеками сырости, а усталые глаза пытаются разглядеть за пестротой и яркостью проблеск настоящего искусства.
Я не одобряю рождественские гимны и всякий раз испытываю искушение отворить окно и забросать поющих углями, благо живу я высоко. Я не верю в искренность их пения; наверняка это юные бездельники, нашедшие предлог, чтобы безнаказанно погорланить на улице. Один из них выучил припев, второй играет на гармонике, а третий отбивает такт подошвами. Они мешают мне работать, и я испытываю невольное желание заткнуть им глотки.
Тянет выключить свет, потихоньку отворить окно и швырнуть угли вниз. Вряд ли они поймут, из какого именно окна полетел уголь, и я выйду сухим из воды. Стоят они прямо подо мной, и, если повезет, я не промахнусь.
Итак, пора решаться. Самих исполнителей я не вижу, поэтому целюсь по звуку. Сперва ничего не выходит, я огорчен и раздосадован; потом внезапно слышится вопль, за ним следует отборная брань – и я благодарю провидение. Музыка обрывается, певцы с хохотом расходятся. Их веселье ставит меня в тупик.
Внизу остается одна фигура. Мужчина, стоя под фонарем, грозит кулаком дому.
– Кто бросил уголь? – вопрошает он грозно.
Я с ужасом узнаю голос соседа из восемьдесят восьмой квартиры, ирландца, моего коллеги-журналиста. Подобно злосчастному герою пьесы, я мгновенно понимаю свою ошибку. Поздно. Этот достойнейший человек вышел на улицу, чтобы урезонить нарушителей спокойствия, и тут его – ничего не подозревающего и миролюбивого (пока по крайней мере) – настиг мой кусок угля. Так судьба играет смертными. Каждый из десяти горластых шалопаев заслуживал наказания, но карающий удар пал на невинного, угодив ему прямо в глаз.
Не дождавшись ответа, ирландец переходит дорогу, начинает подниматься по лестнице, останавливаясь на каждой площадке и крича:
– Какой негодяй бросил уголь из окна? А ну выходи!
Ответственный человек на моем месте дождался бы его появления, рывком распахнул дверь, храбро шагнул на площадку и заявил:
– Это был я, я бросил уголь, я хотел…
Боюсь, больше я не успел бы ничего сказать, ибо ирландец размозжил бы мне башку, не дожидаясь объяснений. К неудовольствию соседей, разразился бы непотребный скандал, который повлек бы не одно судебное разбирательство. Нешуточные страсти кипели бы несколько лет.
Впрочем, я не претендую на звание ответственного человека – я слишком плохой актер. Поэтому, разуваясь перед тем, как лечь в постель, я сказал себе: «Ирландец не в настроении выслушивать мои объяснения. Пусть остынет, вернется домой, умоется и хорошенько выспится. Утром, если мы повстречаемся по дороге на Флит-стрит, я ненароком упомяну о вчерашнем происшествии, посочувствую коллеге и выскажу предположение, что уголь бросил один из жильцов, раздраженный кошачьим концертом под окнами, а все случившееся – не более чем досадное недоразумение. Возможно, мне даже удастся заставить его посмотреть на эту историю с юмором. Позднее, в апреле или в мае, когда страсти поутихнут, я признаюсь ему, что раздраженным жильцом был я, и мы вместе посмеемся над давним происшествием за стаканом бренди с содовой.
Так и вышло. Мой ирландский приятель – здоровяк, человек добрейшей души, но весьма импульсивный – в ответ на мое признание заметил:
– Тебе чертовски повезло, дружище, что ты промолчал.
– Я понял, что спешить не стоит.