Когда Тимур пришел работать на скорую, узнал, что труп называется «чехол», а умер, соответственно, «зачехлился». Тогда, юный, начитанный и наивный, он предположил, что это такое современное осмысление идиомы «бренная оболочка», лишь через несколько лет работы сообразил, что выражение пошло от специальных мешков, в которые упаковывались трупы. Но так или иначе, для него человек – это был человек, а тело – просто тело. Как сброшенная одежда. Ничего не менялось оттого, что здесь лежало Лелино тело, и тем более оттого, что он знал, во что оно превратилось за пять лет.
Он ничего не чувствовал, но знал, что будет сюда приходить.
– Спасибо, папа, – сказал он негромко, – я бы сам не сделал лучше.
– Не за что, Тимур. Все-таки нехорошо, если бы столько лет без памятника простояла.
Тимур сжал прутья оградки:
– Да, шестой год пошел… А для меня будто вчера. Как вернулся, так словно заново нахлынуло.
Отец кашлянул:
– Тимур, а ты не думал куда-нибудь уехать? Начать с чистого листа там, где у тебя нет грустных воспоминаний?
– И где меня никто не знает, хочешь ты сказать?
Папа молча пожал плечами.
– Нет, не хочу, – сказал Тимур, подумав. – Я не совсем еще перекати-поле. И вообще, пап, не такое у меня прошлое, чтобы от него надо было бежать.
– Как знаешь. Только где новая жизнь, там новые знакомства. Со старыми-то друзьями у тебя не слишком удачно сложилось.
– Как посмотреть. Крышу над головой дали, кормят, – улыбнулся Тимур.
– Своим домом пора обзаводиться.
Кивнув, Тимур закрыл калитку и постоял еще немного, глядя на имя, выбитое на стеле. Из-за фамилии ему казалось, что он пришел сюда по ошибке, его Лели здесь нет, а может быть, она и вовсе не умерла.
Отец осторожно потянул его за рукав, и Тимур пошел вслед за ним по узенькой тропинке, послушно, как в детстве.
Деловито покачиваясь, прогрохотал мимо товарный поезд, и Тимур вспомнил, как в детстве они с папой обязательно считали вагоны, а сейчас, конечно, некогда отвлекаться на такую ерунду.
Пока они дошли до машины, поезд скрылся вдалеке, оставив за собой аромат горячего железа и кислой ржавчины. Тимур поднялся на насыпь, за которой простиралось длинное поле с редкими кустами, в распустившейся листве похожими на застывшие зеленые взрывы.
«Простор», – подумал Тимур пошлым литературным штампом. Но он сюда подходил, а это главное.
Открыв автомобиль, отец замахал ему рукой:
– Спускайся, подвезу.
Тимур засмеялся и быстро сбежал по насыпи.
– Не стремно тебе изменников родины туда-сюда возить?
– Стремно, но все равно подвезу. Садись.
Тимур сел. Если бы отец простил его, они бы сейчас поехали на озеро, пошлепали бы босиком по краешку воды и, как знать, может, и искупались бы, несмотря на то, что еще не сезон и холодно. Просто забежали бы в ледяную воду и сразу выскочили и, немедленно завернувшись в старое солдатское одеяло, которое отец всегда возил в багажнике, стали пить из термоса чай, преувеличенно трясясь и стуча зубами.
А теперь ничего этого не будет больше никогда, только сдержанное прощание возле чужих дверей.
Тимур вздохнул.
– Ты, может быть, обижаешься, что здесь похоронили? – спросил отец. – Я хотел в Ленинграде, но там место почти невозможно достать, только по большому блату или за взятку, а поскольку у Лелечки была областная прописка, то и за то, и за другое. А у меня, сам знаешь…
– Ничего, пап. Ей бы понравилось, что от работы недалеко.
Отец странно покосился на него, но ничего не сказал.
– Давай заедем в сберкассу, я тебе деньги за похороны верну, – сказал Тимур.
Отец нахмурился:
– Ты думаешь, я за этим тебя на кладбище привез?
– А? Ну что ты, конечно, нет! Я сам давно хотел.
– Ни в коем случае, – папа энергично потряс головой из стороны в сторону, – мы с Антониной любили Лелечку и, знаешь, заплатили бы в сто раз больше, лишь бы она осталась жива. Кроме того, точной суммы я уже не помню, к тому же на работе ей собрали очень прилично, в общем, с моей стороны было бы крайне непорядочно брать с тебя деньги. Лучше потрать их на свое обзаведение. На кооператив, может быть, внеси. Если что, я добавлю.
– Спасибо.
– Не спасибо, а присмотрись. Я за тебя не буду бегать, искать варианты.