Дорога, которой нет

Конечно, фельдшер скорой, спасающий жизни, гораздо более романтичная профессия, чем какая-то там судья. Подумаешь, сидит с девяти до шести, выносит приговоры, ничего особенного. Буквально не с чего устать, а раз ты не устаешь, то и заботиться о тебе нечего. Наоборот, это ты должна позаботиться о своей семье, ты же женщина…

Ирина встряхнулась, сбрасывая сладкий морок жалости к себе.

За окном снова зашумело, Ирина решила, что это наконец пошел дождь, но оказалось, подъехала машина.

Остановившись возле их калитки, водитель нажал на гудок, и не успела Ирина возмутиться нарушением тишины, как дверь автомобиля открылась и из его бархатных недр появился не кто иной, как Степан Андреевич Никитин, пугающе похожий на свой портрет с обложки «Роман-газеты».

Глядя в окно, как великий гений самым прозаическим образом обходит глубокую лужу на дороге, Ирина решила, что он явился к своей редакторше, но внезапно Никитин повернул к их калитке. Водитель снова загудел.

– Узнал бы ты, как гудеть, если бы дети спали, – процедила мама и отправилась встречать дорогого гостя.

– Соль, что ли, кончилась у него? – хмыкнула Ирина.

Степан Андреевич оказался мужчиной представительным, из тех, которые из-за крупных черт лица и мощной шеи кажутся толще, чем есть на самом деле. Высокий лоб переходил в обширную лысину, но к чести Никитина, он не пытался никак ее замаскировать, возможно рассчитывая, что ее блеск будет воспринят окружающими как пробивающийся сквозь череп свет великих мыслей.

– Добрый день, добрый день, вы уж простите, что заглянул к вам без приглашения, – добродушно пророкотал Никитин, – так запросто, по-соседски, решил проведать старого знакомого… Здравствуй, Тимур, здравствуйте, Ирочка, добрый день, дамы…

– Здрасте, Степан Андреевич, – Тимур сделал вид, что не заметил протянутой руки, а Никитин очень ловко ею взмахнул, как будто и не подавал.

Кто-то должен был предложить гостю стул, но все молчали.

Тимур продолжал уплетать кашу.

– Извините, тяжелые сутки, – сказал он с полным ртом, когда немая сцена слишком затянулась. – Мария Васильевна, прошу прощения, вы чайку мне не нальете?

– Конечно-конечно! – засуетилась мама.

Володя с любопытством взглянул на гостя, но врожденное чувство такта или светское воспитание Гортензии Андреевны подсказало ему, что раз с ним не здороваются, то и ему не надо, и вернулся к своей машинке. Ирину эта черта сына всегда приводила в удивление. Сама она дичилась посторонних лет до… Да, собственно, до сих пор не прошло у нее это чувство. Егор тоже был застенчивым мальчиком, смущался и нервничал рядом с незнакомыми взрослыми, а Володе хоть бы хны. И, кажется, Жене тоже, судя по тому, как невозмутимо он грызет свое любимое кольцо. Как хорошо, если дети вырастут в мире, в котором они имеют право быть наравне с чужими дяденьками и тетеньками, если в ответ на каждый самостоятельный, сделанный в собственных интересах поступок их не будет заливать волна жгучего стыда. Если так получится, значит, точно она жила не зря.

Никитин тем временем без приглашения уселся в любимое плетеное кресло Гортензии Андреевны, сцепил руки в замок и одарил собрание снисходительной улыбкой.

На Тарнавского гость смотрел нежно и строго, как первая учительница.

– Как вы, Тимур? Пишете сейчас что-нибудь? – спросил он.

Тимур, уже поднесший было ложку с кашей ко рту, положил ее обратно на тарелку:

– А что? Давно доносы ни на кого не строчили? Застоялось перо?

– Фу, Тимур, какие речи. Никаких доносов я не писал, а выразил мнение общественности. В вашем возрасте уже пора понимать разницу. Вы набедокурили, почему же я должен был молчать? Напротив, выразить свое отношение к вашему поступку и показать другим молодым людям, что хорошо, что плохо, было моим долгом как писателя и как гражданина.

– А, ясно.

– Допустим, все правильно вы сделали, – процедила Гортензия Андреевна. – Тогда. Но сейчас-то зачем пришли?

Раскатисто рассмеявшись, Никитин поводил пальцем у нее перед носом:

– Ну так времена меняются, дорогая вы моя. В текущем моменте у нас гласность, перестройка, нам нужны новые авторы, молодые, крепкие, закалившие свой талант в горниле жизни!

«А я как посмотрю, совесть – это вообще не твой конек», – хмыкнула про себя Ирина.

– Так что, Тимур, если есть рукописи, приносите, прямо мне или через Наталью Борисовну. Посмотрим, поможем, так сказать, доведем до ума…

Тимур притянул к себе чашку с чаем, бросил сахар и размешал.

– Я бы на вашем месте воспользовался моим предложением, – радушная улыбка постепенно сползала с лица Никитина, – потому что если вы сейчас надеетесь преуспеть на волне грядущих перемен, то вряд ли это у вас получится, уж поверьте мне, человеку, который жизнь прожил в творческой среде.

Тимур пожал плечами.

– Да-да, сейчас слишком много желающих оседлать эту волну, конкуренты им в этом деле абсолютно не нужны. – Никитин выдержал мощную театральную паузу. – Особенно конкуренты, действительно пострадавшие от советской власти, ибо по нынешним временам это серьезное преимущество.

В эту свою улыбку Никитин вложил столько иронии, сколько мог.