Дорога, которой нет

– А зачем вы признались, что тексты ваши? – поинтересовалась Гортензия Андреевна, наливая кипяток в заварочный чайник. – Могли бы отрицать, и как бы они доказали?

– Да как-то… – Тимур почесал в затылке, – затормозил. Сказал правду чисто на рефлексах.

В тот раз, сказал Тимур, следователь взял с него показания да и отпустил. Через пару дней к нему приехала Кира Сухарева (в те дни Тимур еще не был женат и жил у Кирилла) и рассказала, что к ней приходил следователь и сначала расспрашивал о последнем визите в США к родителям, а под конец стал прямо требовать, чтобы она призналась, что провезла в Нью-Йорк антисоветские рукописи и лично пристроила их в эмигрантский журнал. Кира клялась, что ничего подобного не делала, и это либо недоразумение, либо наглая клевета, чтобы дискредитировать ее отца, высокопоставленного чиновника в ООН. Следователь заявил, что информация получена из источников, заслуживающих полного доверия, посоветовал девушке сделать явку с повинной, тогда она из соучастницы превратится в свидетельницу, и ничего плохого с ней не будет, оставил свою визитку, и отбыл восвояси.

Тимур с Кирой решили все отрицать, тем более что им даже врать для этого не приходилось, но больше их не трогали, а следователь, которому Кира позвонила примерно через месяц, сообщил, что дело закрыто за отсутствием состава, молодые люди могут дальше жить спокойно, и пусть это послужит им хорошим уроком.

Уроком это, конечно, не послужило, но спокойно жить молодые люди начали. Точнее, продолжили, ибо им с самого начала не верилось, что какая-то непонятная публикация в непонятном журнале может серьезно навредить.

Тимур женился, Кира сдавала сессию в своем институте в Москве, как вдруг великий Никитин проснулся, как вулкан, и стал извергать лаву праведного негодования.

Очевидно, следователь не мог просто так закрыть дело, а должен был передать его в какую-то менее грозную инстанцию для общественного осуждения. Так информация оказалась в Ленинградском отделении Союза писателей, и Никитин выжал из нее все, что только можно. В результате его бурной деятельности Тимура арестовали. Киру, насколько ему было известно, держали под подпиской о невыезде, благо она была прописана в Ленинграде, иначе тоже бросили бы в СИЗО.

– Потом адвокат мне сказал, что ее валютой припугнули. – Тимур сделал себе еще бутерброд с колбасой. – Якобы сейчас они рассматривают сам факт публикации, но если она будет упорствовать, вспомнят, что за это полагается гонорар, а раз журнал американский, то и валюта тоже, как вы понимаете, не русская.

– Да, а это уже расстрельная статья, – вздохнула Ирина.

– Кира, бедная, хотела все взять на себя, и тут, знаете, получилось как падение с высоты. Я имею в виду, что когда один падает, другой пытается его удержать, а в итоге падает в обнимку с ним, и поскольку их совокупный вес больше, то и травмы у обоих серьезнее, чем если бы по отдельности упали.

– А вы действительно не передавали свои рукописи?

– Что я, дурак, что ли? – фыркнул Тарнавский. – Я вообще-то хотел литературным трудом деньги зарабатывать, а таким способом ничего не заработаешь, кроме проблем.

– Зачем же признались на суде?

– Нет, хорошенькое дело, девчонка меня выгораживает, а я такой стою, да-да, я белый и пушистый, хватайте ее, а меня отпустите, невинную жертву! Позор же позорный, ну!

– Правду говорить никогда не позорно, – назидательно заметила Гортензия Андреевна, – особенно, если предположить, что ваша, гм, подельница тоже не лгала. В самом деле, как еще ваши рукописи могли оказаться в США? Вы можете придумать хоть один реальный вариант?

– Я – нет! Но я точно знаю, что Кира к этому непричастна.

– Вы так доверяете этой девушке?

– Да, но дело не в этом. Я именно знаю. Жаль, правда, что только на третьем году срока до этого додумался, но я всегда туговато соображал. Смотрите, есть у меня такой рассказ «Дорога», который мне выкатили как главную предъяву, – Тимур нахмурился, – хотя там вообще никакой антисоветчины даже духу нету.

– Да? А о чем рассказ? – вдруг заинтересовалась Гортензия Андреевна.

Тимур махнул рукой: