Доминум

– Я виноват в бессилии. Что он сделает в следующий раз? Удастся ли мне быть готовым? Он заберет тело, отнимет мою личность. Антарес слишком мощен и велик. И скоро я растворюсь в нем навсегда. – Все эти слова пронеслись на одном дыхании, и из меня вылетела самая наболевшая и ранившая сознание правда: – Я боюсь, Фри. Так сильно боюсь его.

Мне стало плевать, узнает ли он об этом, ведь было жизненно необходимо, чтобы все услышала она.

– Ох, Макс… – произнесла Фри, крепко стиснув меня в объятиях. – Мы сделаем все возможное, обещаю. Я буду рядом, и остальные тоже. Дан останется рвать до последнего, Коул никогда не сдаст позиции. Даже Стефан наверняка поможет.

– Антарес уже убивал. Я знаю. Его свои не просто так боятся. Что, если мы возвращаем нечто, что не должно существовать? Что, если он врет нам во всем? Что, если он жесток и плетет свои собственные планы? Что, если…

Меня снова обдало холодом.

– Не хочу, чтобы вы попадали в опасность из-за меня. Ханне я навредил, и теперь протекторы вряд ли будут видеть во мне друга. А что до Дана… – Я замялся, вспомнив с какой хладнокровной ненавистью тот смотрел на меня. – Что было между ним и Ханной?

Фри отстранилась и с тоской уставилась на мерцающее дерево.

– До сих пор заметно, да?

– Что именно? – не понял я.

– Они были вместе. Давно, насколько знаю. Оба являются одними из старейших нынешних протекторов, так что у них было время узнать друг друга получше даже на такой сложной работе.

Эмоции, которые испытал Дан, не могли быть вызваны чем-то иным. Слишком яркими и сильными они казались. Все еще живыми. Но я все равно удивился, ведь раньше вообще не замечал за этой парой чего-то подобного. Хотя когда было замечать? Они ведь при мне даже и не сталкивались…

– Но Дан все еще неравнодушен к ней. Почему она его бросила?

– Не она. Он ее. – Фри дернула плечом. – Я мало знаю, они не слишком треплются об этом. До сих пор притворяются, что все нормально.

– Тогда зачем изводят друг друга? Если даже по прошествии стольких лет испытывают что-то, то вряд ли это было лишь легкой симпатией.

– Легкой симпатией? – Фри рассмеялась. – Конечно, не было. У нас – как и у звезд – привязанность на всю жизнь. Потому оно несоизмеримо сильнее «легкой симпатии».

– В каком смысле?

– Нам много что передается от звезд, помимо их эфира. Оружие, сила, относительно бессмертная жизнь – если протектора не убить, то он в теории проживет тот же срок, что и обычная звезда. А еще все мы, за редким исключением, любим как они. Заоблачники делают это не так, как люди. Плотское влечение у них почти отсутствует как инстинкт. И у протекторов тоже. Зато мы способны безмерно любить, подобно эквилибрумам. У них могут быть увлечения, влюбленность в разные души, но все заканчивается, когда находится одна чрезвычайно близкая, к которой они по-настоящему привязываются. Говорят, человеческие браки просто шушера по сравнению с тем сильным духовным чувством. Заоблачники любят душу другого, ищут себе пару всю свою жизнь, а найдя, возводят между собой мосты. Одни эмоции, неразлучность до самой смерти. И вторая попытка вряд ли подвернется. Это навсегда. Возможно, то великая радость, но, глядя на Ханну и Дана, я начинаю думать иначе.

Фри обняла колени, притянув их к подбородку.

– В любом случае с ними все будет хорошо. Так всегда было. А тебя Дан простит. Он не умеет долго злиться, просто поговори с ним и объяснись.

Обдумав все ею сказанное, я вновь взглянул на дерево и неожиданно для самого себя спросил:

– Возможно, тебе это покажется странным, но ты можешь провести меня в канцелярию?

– Зачем?

– Нужно покопаться среди мертвых.

* * *

Однажды, когда я был маленьким, посреди ночи разразилась буря. Лишь ветер и дождь были основой мира. Стихии разрывали его, оставляя после себя глубокие раны, полные темноты.

Электричество отключилось на всей улице, и мы остались без света. Потому единственным моим спасением было одеяло, из-под которого я не высовывал носа. Самая верная защита от всего страшного и злобного. Я так долго просидел под ним, что начал задыхаться, но мне не хватало духу сделать даже малейшую брешь. При каждой вспышке комната преображалась, тени двигались, игрушки скалились и словно подходили ближе. Воображение разыгралось не на шутку, и чем громче грохотало за окном, тем сильнее стучало в голове. Темнота страшила меня, обволакивала холодом и пыталась продраться сквозь одеяло. Она словно выманивала меня, но я сопротивлялся и был готов просидеть так хоть до самого утра.

Дверь скрипнула, и я сжался калачиком в ожидании. Но это оказалось не темное чудище, а всего лишь отец. Он сел рядом, притянул меня к себе и обнял. Я не звал его, не плакал, вел себя тихо, но он все равно понял, как нужен мне. За окном продолжало грохотать, погода ревела как разъяренное животное, но я больше этого не замечал. Мы долго сидели, вслушиваясь в дробь дождя, а затем отец сказал:

– Если тебе страшно…

– Не страшно, – буркнул я. – Я ничего не боюсь.

Отец с тяжестью вздохнул. Он постоянно так делал, словно его разом тяготило все на свете.