Домик на дереве

Мы играли так еще почти час. Я снова оказался у кухонного окошка, поедая очередной пирожок. Совсем недавно я убрал торт в холодильник, прикрыв его тазиком. Мама, снующая в коридоре, казалось мертвенно-бледной, у неё уже не хватало сил, чтобы что-либо говорить. Вы даже не представляете, как это выматывает, как изнашивает нервы – эта гребанная игра в канат с медленным разложением чувств. Я жую пирожок, не замечая вкуса. Всё моё внимание сейчас находится на старом сарайчике, который неотличим от черного неба, да и всего остального. Я просто его воображаю там, где он должен быть, и разглядываю во всех деталях, коих на самом деле нет. В окошке только моё отражение и блеклый образ кухни.

– Маша! Почему ты не в постели?! – Папа, видимо, проснулся. Он ненадолго засыпал, но в этот раз не повезло. Я услышал глухой стук шагов об пол в их спальне. Но сарайчик был важнее. Там сейчас, наверное, крысы поедают зерно, оставляя свои мелкие экскременты повсюду. Прошлым летом я видел внутри него, на гнилой балке, держащей левую часть потолка, гнездо, которое построила какая-то крохотная птичка. Она всегда вылетала наружу, когда я открывал дверь сарая. А потом я заходил внутрь и спотыкался об металлическую пластину, лежащую перед баком с дроблёным зерном. Всегда. Я её так и не убрал.

– Я в зале буду спать, – отозвалась мама равнодушным тоном. Теперь она сидела на коричневом диване, под гирляндой, и просто рассматривала гобелен, как и я когда-то. Она уже сменила платье на домашнюю одежду: легкую белую футболку и бежевые штаны.

– Что? Что значит в зале?

Папа ковылял по коридору, задавая один и тот же вопрос, но с каждым разом во все более грубой форме. Вряд ли детям можно слышать такие слова, но кто же найдет в наших местах хоть одного ребёнка, да?

Папа споткнулся перед залом и полетел на пол, ударившись с глухим стуком. Ругался еще настойчивее. Я наконец отвернулся от окошка, в моих руках уже не было пирожка, а отец, поднявшись на ноги, шел к маме. Ещё один опрометчивый ход, но ей простительно. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь поставит ей памятник. Ей и тем, кто знает, каково это, хотя они заслуживают почести и память гораздо больше, чем любой герой любой войны. Готов поспорить, никакой солдат не знает, что такое отчаяние лучше, чем моя мама. Здесь ломаются медленно.

Я тоже пошел к залу, заметив накал. Вообще-то я ничего не могу, но и уйти тоже, по крайней мере, не сейчас. Поэтому наблюдаю. Безмолвно и равнодушно.

– Жень, отстань, – папа уже взобрался на диван и прижался к матери.