Дом железных воронов

Нонна предупреждала меня, что Ксема неприятна, но я не предполагала, что она окажется плодом любви огненной кочерги и сварливого спрайта.

– Тише, Бо[60], – шипит она птице на плече.

Подождите… оскорбление исходило от попугая? Может ли она слышать птиц или он просто говорит вслух?

Данте, должно быть, почувствовал мой шок, потому что наклоняется ко мне и говорит:

– Этот попугай оскорбляет всех, включая принцев.

Ксема останавливается рядом с Домициной, и обе оглядывают меня, скривив губы. Я чувствую себя так, словно попала на страницы одной из маминых книг, той, что о девочке с ужасной мачехой и злыми сводными сестрами; той, в которой девочка становится королевой.

Как уместно.

Мыслями я возвращаюсь к Моррготу. Присматривает ли он за мной из какой-то тени или наблюдает за раскопками Сьюэлла? Я бы хотела, чтобы он сел мне на плечо и посмотрел на этих ужасных людей сверху вниз. Может быть, даже порвал когтем их красивые платья и поцарапал кожу.

О чем я думаю? Пристыженная, я стараюсь заглушить злость. Нонна не этому меня учила.

Я никогда не буду сидеть у тебя на плече, но как только я стану целым, мы сможем обучить их некоторым манерам.

– Нет, – выдыхаю я.

– Нет? – Ксема приподнимает пронзительно черную бровь.

– Нет… предложения выпить? – Я провожу языком по пересохшим губам.

Домицина скрещивает руки на груди:

– Мы не угощаем круглоухих. – Ее взгляд падает на коротко стриженную блондинку, собирающую разбитое стекло.

Стоящая на коленях девушка, полукровка, как и я, вздрагивает. Боюсь представить, каково тут приходися слугам.

Я приклеиваю уверенную улыбку:

– Я и не ждала, что вы будете обслуживать меня, Биснонна[61]. – Учитывая, что даже Домицина не называет ее Нонной, я чувствую, что звание «прабабушка» будет бесконечно ее раздражать.

Естественно, она шипит, как будто я ткнула в нее куском железа.

– На случай если вы не знаете, я работаю в таверне, поэтому я довольно искусно разливаю вино по бокалам и гло`ткам. Или туда, куда пожелают клиенты, чтобы им налили. – Я позволила намеку повиснуть в воздухе и наслаждаюсь сполна бледностью прабабушки и тети.

Данте издает сдавленный звук.

– Я обещаю уйти после одного бокала, – сладко говорю я, оглядывая модных гуляк.

Я вижу множество знакомых лиц: родители Феба и его сестра Флавия, будущий супруг Флавии Викторий Сурро, старый и высокомерный; вижу многих завсегдатаев «Дна кувшина». Некоторые встречаются со мной взглядом и долго смотрят в ответ, отчего у меня мурашки бегут по коже; другие отводят взгляд, как будто боятся, что я заговорю с ними и тем самым запятнаю их репутацию.

А вот женщины беззастенчиво пялятся и так же бесстыдно перешептываются. Я слышу кое-что на счет своих ушей и мундира принца, накинутого на мои плечи.

– Я вижу, что чувство стиля Цереры передалось и тебе. – Ксема держит голову так высоко, что я могу видеть ее ноздри. – Что за безвкусица на тебе надета?

Безвкусица?

– К сожалению, на деньги, которые мы выручаем за продажу чая и припарок, нелья купить яркие платья. Не то чтобы ей было куда их надеть. Вы же знаете, ее нигде не принимают, потому что она не отвернулась от дочери и от меня, какими бы мерзкими мы обе ни были.

Фэллон, потерпи. Мы еще не закончили.

Они отвратительны.

Я знаю, Behach Éan. Я не упускаю вздоха в его голосе, и хотя он, должно быть, находится на другом конце участка от меня, его слова приносят мне небольшое утешение.

– Вон! Убирайся из моего дома, ты, грязная маленькая… маленькая… – кричит Ксема.

– Полукровка? – добавляю я.

– Незаконнорожденная! – визжит она громко, должно быть, хочет, чтобы услышала вся Тареспагия.

В толпе становится так тихо, что я слышу, как лопаются пузырьки в хрустальных графинах с вином фейри. Я также слышу, как белый хлопок скользит по коже Данте, когда он скрещивает руки.

– Незаконнорожденная, – повторяет попугай.

– Довольно, – говорит Данте.

Я вздергиваю подбородок, радуясь солидарности Данте, даже если он ругает попугая.

– Довольно, Фэллон, – тихо повторяет он.

Когда я перевожу взгляд на него, я замечаю ухмылку, играющую на алых губах Домицины.

Слова Данте, вставшего на сторону моих ненавистных родственников, ощущаются как пощечина.

– Спасибо, Princci. – Ксема кладет ладони на набалдашник своей трости.

Вставки из измельченных ракушек между плитами из песчаника размываются. Я моргаю, прогоняя подступившие слезы, затем поднимаю пальцы к воротнику мундира Данте и расстегиваю пуговицу.

– Мне вдруг стало слишком жарко, Altezza.

Он не забирает мундир, который я держу между нами.

Считает ли он его теперь грязным, после того как я его носила?

– Мне его сжечь или достаточно будет постирать?

– Фэл, остановись. Ты ведешь себя… ты ведешь себя не похоже на себя.

Вот только я такая. Я говорю то, что думаю, и от всего сердца.

– Мне жаль, что тебе больше нравится, когда я похожа на коврик у дверей, чтобы любой вытирал об меня ноги.