Дом учителя

– Логично, – кивнул Юра. Он никаких заключений не принимал на веру. Соглашался только с тем, чему мог найти объяснение. – Представить, что кто-то, вроде бога, раздает способности или они поставляются оператором какого-то генного банка, то много ведь в человека не напихаешь. Кому-то по всем ячейкам накапать, а кому-то в одну щедро бухнуть.

«Тут важна роль воспитателей, педагогов, родителей, – подумала Анна Аркадьевна. – Хорошо бы нам не касаться родителей».

Если каменотесу встретится алмаз, он не отличит его от прочих камешков. Нужен взгляд и опыт геолога. А потом требуется ювелир, кропотливо и бережно шлифующий, извлекающий бриллиант. Пьющий отец подарил Юре детскую энциклопедию – уже большое дело.

Юру волнует, может ли он сейчас переменить свою судьбу. Молодой человек в периоде гиперсексуальности, удовлетворяющий ее с легкостью. Возможно, по причине этой легкости у него работает часть мозга, которая отвечает за честолюбие. Нашептывает, что и другая жизнь ему может быть доступна. Не просто катить по общей колее – жениться, дом отстроить, курортников держать, детей народить, стать начальником автопарка.

– Ты мне никогда не говорил, какая область знаний тебя интересует, – повернулась к Юре Анна Аркадьевна. – Твоя мечта есть тайна?

– Никакой тайны. Микробиология. Вы в ней ничего не смыслите, поэтому и не заикался.

Анна Аркадьевна отвернулась. Она действительно не разбиралась в генной инженерии, но от дочери знала о медицине будущего. Через несколько десятилетий исчезнет профессия врача в ее нынешнем варианте. Как пропадут водители общественного транспорта. В личных автомобилях самому крутить баранку превратится в хобби, как ныне скакать на лошади. Илья вспоминал, что подростком прочитал в «Науке и жизни», что телевизоры будут толщиной в несколько сантиметров и висеть на стене, а ЭВМ размером с посылочный ящик стоять на столе. Тогда это казалось завиральной фантазией.

Юре не интересно обсуждать с ней микробиологию. Анна Аркадьевна для него иной интерес представляет. И ведь даже не допускает, что он для нее – вообще никакого интереса.

– Опять, да? – скривился Юра. – Моя неделикатность граничит с хамством, вы уже несколько раз повторяли.

Говорила, ловила на фразах, ставила на вид, стыдила – воспитывала. Учительская закалка. Учитель – это не профессия, а диагноз. Менторство входит в кровь, будто инъекция пожизненного вещества, которое всегда будут показывать анализы, а после смерти патологоанатом обнаружит. Анна Аркадьевна давно не преподает, а менторские интонации нет-нет да и прорываются: медленная речь с паузами, с акцентом на ключевых словах, с повторами.

– Мама, выключи, пожалуйста, училку! – просительно кривилась Любаня. – Мы уже поняли: ничто ни дается так легко и ни ценится столь дорого, как доброжелательное общение. Кретину нельзя сказать, что он идиот, потому что тогда ты сам некультурный грубиян.

– И когда неидиот и некретин сантехник, – подхватывал Лёня, – расколол нам унитаз и пытался удрать, надо было сказать ему: «Сэр! Какое досадное происшествие! Окажите любезность, задержитесь! Давайте обсудим за чашкой чая, где мы теперь будем справлять свои естественные потребности?»

– Умеете, оказывается, разговаривать культурно, – «похвалила» Анна Аркадьевна, – а не вопить как базарные бабы, у которых мешки с картошкой украли. Кстати, риторические вопросы только подчеркивают грубость. Вспомните: «Откуда у тебя руки растут?» – это ты, Лёня. «Вы что натворили?» – это ты, Любаня. Руки растут у всех из одного и того же места. Что он натворил, видно было невооруженным глазом.

– По второму кругу педагогическая мораль? – спросил Лёня.

– Мама, ты неисправима, – закатила глаза дочь.

– Данное качество и вам передалось. Но, боюсь, не с противоположным ли моральным знаком?

Когда Анна Аркадьевна давала бытовые поручения мужу, вроде похода в ЖЭК, где перепутали их платежки, и ясность можно установить, только последовательно посетив несколько кабинетов и – обязательно! – выйти, имея на руках новые квитанции, он не выдерживал:

– Не повторяй мне по десять раз! Я все запомнил!

– С первого раза запоминает один из тридцати трех, – извинялась Анна Аркадьевна. – Все время забываю, что ты и есть тот один. Я-то среди тридцати двух.

На уроках она больше всего любила объяснение нового материала. Потому что это было преподносимое ею знание. Как откровение, как опыт многих-многих гениев, с которым в эти пятнадцать минут, больше у детей внимание не держится, они познают.