Дом учителя

– Не должны.

Илья встал, отправился в комнату, сел в кресло перед телевизором. Анна Аркадьевна чувствовала себя как человек, которого обвинили в воровстве. Ему обидно, хочется плакать, а нужно выворачивать пустые карманы.

Она зашла в комнату, встала перед телевизором:

– Илья! Я прошу тебя! Давай поговорим!

– Извини! Не расположен. – Он сделал звук громче и помахал ей рукой: отойди, не закрывай экран.

– Ну, и… ну, и…

Не сумев произнести проклятия, послать его, выскочила в коридор. Заметалась. Надо уйти! Куда угодно уйти. Отсюда, от него, от мыслей, от боли и обиды. Схватила с вешалки пальто, но сменить обувь не догадалась.

Она сидела в ночи на детской площадке. Комнатные тапки промокли и выглядели отвратительно. Вся ее жизнь отвратительна! Ноги замерзли. Что там ноги! Сердце стыло.

Она отлично представила, как Валя доносит до Ильи компромат.

Илья только очень короткий период, первого знакомства-приятельства, хорошо относился к Вале. Потом он ревновал, считая, что время, проведенное женой с подругой, украдено у него. Потом Валя представила одно за другим доказательства своей непорядочности. И уже дружба с ней превратилась в какое-то извращение Анны. Валя, в свою очередь, – в рассадник извращений. Отношение Ильи, его призрение и отвращение, которые с каждым годом крепли и стали уж совсем не прикрыты, Валю, конечно, расстраивали и обижали.

Желая доказать, что не только она тут черненькая, а некоторые беленькие тоже не без пятен, Валя сказала что-нибудь вроде:

– У твоей идеальной жены, тогда еще невесты, был водитель автобуса. Господи, да покопай, и у самой святой из святых какой-нибудь водитель автобуса да отыщется.

Между «сделай, пожалуйста» и «не делай, пожалуйста» лежит трещина, огромная как пропасть в горах. Если вас просил о чем-то начальник, а вы не успели, если вы требуете, чтобы дети убрали в комнате, а они и в ус не дуют, если велели мужу купить по дороге хлеб и молоко, а он забыл зайти в магазин – это простительное и типичное несделание. Но если вы особо подчеркиваете: не трогай, не мешай, не говори, не выдавай никому мою тайну, а человек трогает, мешает, говорит, выдает, то это – предательство.

Рассказав Вале о ночной поездке с Игорем, Анна Аркадьевна смущенно предупредила подругу:

– Я тебе выдала свой маленький, смешной, пустяшный девичий секретик. Помнишь, как мы, девчонками, зарывали секретики? У нас с Игорем ничего не было, быть не могло. И в то же время было. Искра пробежала – фу, как трафаретно и пошло. Но что-то бегало от меня к нему, от него ко мне. Иногда я фантазирую. Вдруг бы мы, поддавшись чувству, сошлись? Но зачем мне нужен водитель автобуса? И зачем ему нужна жена, у которой тараканов в голове больше, чем волос на черепе? А он, скажем, какой-то гений-кулибин и собирает велосипеды на реактивном ходу, и я им страшно горжусь? Или мы создали школу, поселок в тайге, я детей наукам обучаю, а Игорь трудовому мастерству? Бред, но такой приятный и милый. Наверное, мне дорого воспоминание об Игоре, потому что вспоминать-то и нечего. Я когда-то, лет в шесть, мечтала о кукле. Ее продавали в нашем универмаге. На ценнике было написано: «Настя. 7 руб. 28 коп.». Папа обещал купить с зарплаты, в счет дня рождения. Он получил деньги, мы пришли в магазин, а Насти не было, продали. Я ревела два дня. Папа не выдержал и купил дорогущую, помнишь, были такие, немецкие, до онемения прекрасные куклы? Но это была не Настя! Если бы мне, до того, как я зациклилась на Насте, представили выбор: златокудрое немецкое чудо или Настя с жидким одуванчиком химически-желтых волос – я бы, конечно, выбрала заграничный вариант. Получив вариант без ожидания, без нетерпения, без мечты, я не очень радовалась, а Настя так и осталась в моей душе какой-то звездочкой – не достигнутым счастьем. Папа предложил назвать куклу на германский манер – Гретхен. Девчонки завидовали, что у меня есть Гретхен.

С интересом выслушав Анну Аркадьевну, Валя заметила:

– Это напоминает синдром Наташи Ростовой. Долгая разлука влюбленных – очень серьезное испытание. Болконский преступно бросил невесту, не на войну же отправился, а на воды в Италию. Наташа очень любила Болконского. Но еще больше ей хотелось просто любить. Здесь и сейчас. Поэтому Курагин совратил ее легко, играючи.

– Синдром Наташи Ростовой? Никогда не слышала такой термин.

– Я его только что выдумала.

– Валя, ты неподражаема! В отличие от Наташи Ростовой, для которой случай с Курагиным стал болью, грехом, позором, Игорь остался в моей памяти как милый, волнующий, трогательный эпизод.

– Ты не видишь ханжества в том, что мечта о грехе считается приятным воспоминанием, а сам физический грех – преступлением? – спросила Валя.

– Абсолютно не вижу! Между соблазном, мыслями о грехе, как и о предательстве, и конкретными поступками лежит пропасть.

– Тогда почему эпизод, как ты выражаешься, с Игорем ты считаешь секретным? Погоди, – остановила Валя Анну Аркадьевну, – я сама догадаюсь. Когда праведникам нечего предъявить из фактов, люди начинают копаться в их тайных, пусть и прошлых, греховных желаниях.