Дом Цепей

«Он совсем как т’лан имасс, но только смертный. Мы хотим, чтобы он воскресил свои воспоминания, а потом удивляемся, каких усилий это стоит бедняге. И вина здесь наша, а вовсе не его.

Да, мы говорим о тех, кого изгнали, но не ради предостережения других, как утверждает Монок Ошем. Наши цели отнюдь не такие благородные. Мы снова и снова хотим доказать себе, что поступили правильно. Собственная непримиримость заставляет нас вести самую тяжелую из всех войн — войну со временем, с переменами в окружающей жизни».

Заяц уже почти поджарился. Трулль Сенгар в очередной раз повернул тушку, насаженную на вертел.

— Я бы хотел еще кое-что добавить перед тем, как начну свое повествование, — сказал он шаману. — Это можно сделать прямо здесь.

— Так добавляй, — пожал плечами Монок Ошем.

— Мое замечание касается природы равновесия и… того, сколь необходимо его сохранять.

Будь у Онрака душа смертного, она бы сейчас ушла в пятки. А так он просто повернулся, чтобы послушать тисте эдур.

— Мир полон противоборствующих сил. К счастью, они уравновешивают друг друга, иначе… я даже не берусь гадать, что бы случилось. Эти силы неподвластны богам, поскольку лежат в основе бытия. Они неподвластны даже самому бытию, поскольку и у него есть своя противоположность — небытие. Вся Бездна наполнена противоборством сил, каждый ее островок. Жизни противостоит смерть, свету — тьма, ошеломляющему успеху — сокрушительное поражение, вдохновенному благословению — вероломное проклятие. Всем расам и народам свойственно забывать эту простую истину, особенно когда их победы следуют одна за другой. Но, множась, победы вдруг неизбежно оборачиваются поражением. Так и должно быть, иначе мир рухнет.

— Ты наговорил кучу слов, ничего толком не сказав, — поморщился Монок Ошем. — Как это, интересно, победы могут разрушить мир?

Трулль Сенгар ничуть не смутился.

— Видишь этот костер? — спросил он у собеседника. — Моя маленькая победа. Огонь жизни торжествует над мертвым деревом. Сейчас этот костер никому не мешает. Но если я захочу расширить свою победу и начну бросать в огонь все, что под руку попадется, то очень скоро запылает вся эта поляна, вся равнина. Огонь перекинется на лес. Так можно поджечь целый мир. Мудрость равновесия состоит в том, чтобы затоптать пламя, когда мясо будет готово. Ведь если пожар охватит равнину, он погубит почти все живое, а те, кто уцелеет, умрут от голода. Теперь тебе понятен смысл моего замечания?

— Нет, Трулль Сенгар. По-моему, лучше бы ты жарил своего зайца молча.

— Ты не прав, Монок Ошем, — возразил ему Онрак. — Слова Трулля Сенгара объясняют… все. На этом держится целый мир.

Тисте эдур ответил ему улыбкой, полной такой невыразимой печали и крайнего отчаяния, что даже неупокоенному воину стало не по себе.

Песчаная завеса рассеивалась, обнажая холмы и скалы.

— Вскоре выступы древнего берега снова скроются под дюнами, — сказал Жемчуг.

— Мы опять теряем время, — проворчала Лостара, направляясь к первой цепочке скал.

Оседавшая песчаная пыль все равно оставалась пылью. От нее жгло в глазах и першило в горле. Внезапное исчезновение стены Вихря подсказывало: адъюнктесса и Четырнадцатая армия достигли пределов Рараку и, скорее всего, двигались к оазису Ша’ик.

Жемчуг утверждал, что теперь вполне можно идти и днем, не опасаясь дозорных пустынных воинов. Богиня ушла в себя, собирая силы для последней битвы. Для схватки с адъюнктессой. Вся ярость богини была направлена только на это. По словам Жемчуга, очень удобная оплошность, которой можно воспользоваться.

Услышав об оплошностях, Лостара тайком улыбнулась. Не далее как вчера они оба и сами допустили промашку. Или не стоит судить себя строго? Они ведь живые люди, в которых зов плоти еще не угас. И теперь, после бурного всплеска страсти, можно было сосредоточиться на том, ради чего их сюда послали. Во всяком случае, Лостара полностью успокоилась, чего нельзя было сказать о Жемчуге. Утром он попытался взять ее за руку, однако Лостара тут же пресекла его поползновения. Того и гляди, безжалостный убийца превратится в повизгивающего влюбленного щенка. Почувствовав, что ее начинает захлестывать презрение, Лостара направила мысли в другое русло.

На исходе были не только пища и вода. У них заканчивалось время. Рараку была враждебным местом, не допускавшим в свои пределы чужаков. Особенно тех, кто замахивался на ее тайны. Эту пустыню впору назвать не священной, а прóклятой. Место, где разрушаются мечты и честолюбивые устремления.

Обходя острые камешки, представлявшие главную угрозу для их жалкой обуви, Лостара и Жемчуг поднялись на уступ.

— Мы уже совсем близко, — щурясь от солнца, сказал коготь. — Со следующей вершины увидим оазис.

— И что тогда? — спросила Лостара, отряхивая песчаную пыль.

— С моей стороны было бы непростительно пренебречь открывающейся возможностью.

— Какой именно?

— Проникнуть во вражеский лагерь и немного спутать им все замыслы. Одна из троп, по которой я так долго двигался, ведет прямо в сердце армии Ша’ик.

«Персты. Он наверняка говорит о командире этого возродившегося братства».