Дом Цепей

— Это еще зачем? — спросил обернувшийся к нему Ибра Голан.

— Возможно, ты забыл, что смертные нуждаются в еде и отдыхе.

— Я ничего не забыл, Онрак Сокрушенный.

Трулль Сенгар устало плюхнулся на траву.

— Это, друг мой, называется безразличием, — криво усмехнувшись, сказал он. — Ну конечно, из нас четверых от меня меньше всего проку.

— Отступники идут без привалов. Нам тоже нельзя задерживаться, — хмуро произнес Ибра Голан.

— Тогда вы оба идите вперед, — предложил Онрак. — А мы вас догоним.

— Нет, — сразу же возразил Монок Ошем. — Мы пойдем все вместе. Краткий привал задержит нас ненадолого, — добавил он, обращаясь к Ибре Голану. — А пока тисте эдур отдыхает, он нам кое-что расскажет.

— Что ты желаешь услышать, заклинатель костей? — осведомился Трулль Сенгар.

— Я хочу знать, почему твои соплеменники преклонили колени перед Увечным Богом.

— На твой вопрос, Монок Ошем, не так-то легко ответить.

— Пойду поохочусь, — объявил Ибра Голан и растаял в столбе пыли.

Тисте эдур задержался взглядом на своем новом копье, затем перевернул оружие острием вниз.

— Это долгая история, — начал Трулль Сенгар. — Едва ли мой рассказ тебе чем-то поможет. Тебе лучше спросить кого-нибудь другого.

— Почему?

— Потому что я — «отсеченный». Отверженный. Изгой. Для моих собратьев меня не существует и никогда не было.

— Но мы — не твои соплеменники, — возразил Онрак. — Для нас ты — живой, а твои воспоминания — не выдумка.

— И у т’лан имассов тоже есть изгнанные, — добавил Монок Ошем. — Но мы не вычеркнули их из памяти, а продолжаем говорить о них, дабы предостеречь других. Чужие ошибки — это всегда опыт.

— Мудрые слова, заклинатель костей. Но мои соплеменники не столь мудры. Опыт и правда у нас не почитаются. Наши легенды возвеличивают повседневность. Тисте эдур не любят признавать ошибки. Вместо этого говорят о неминуемости случившегося, о роковой предопределенности. Вы рассказываете о былых поражениях ради назидания молодых. У нас же любые поражения называют шагами к победе. Тисте эдур непозволительно ошибаться; ведь каждый их шаг судьбоносен. У нас это называется «танцем судьбы».

— Но ты-то больше не танцуешь, — заметил ему Онрак.

— Сказать по правде, никогда и не танцевал.

— В таком случае изгнание вынуждает тебя лгать даже самому себе, — сказал Онрак.

— Образно говоря, да. Я вынужден менять повествование, а это нелегко. Но долгое время я этого не осознавал. Понимание пришло лишь потом.

— После твоего «отсечения»?

Трулль Сенгар сощурил свои миндалевидные глаза и кивнул.

«Мне ли не знать этого, тисте эдур. Я и сам начал очень многое понимать только после Ритуала Телланна».

— Вот что, Трулль Сенгар, приготовься к рассказу, — велел тисте эдур Онрак. — Не надо заботиться о том, чтобы твое повествование оказалось поучительным. Пусть слушатели сами определят, насколько оно полезно.

— Ошибаешься, Онрак, — с усмешкой возразил Монок Ошем. — Каждая история сама по себе поучительна. Правда, рассказчики часто об этом забывают. Я призываю тебя, тисте эдур, быть скромным и беспристрастным. И не уходи в сторону. Помни, ради чего ты говоришь.

— Не бойся, заклинатель костей. Я не стану утомлять тебя и других ненужными подробностями или удаляться от главной тропы своего повествования. Я буду рассказывать в той манере, какая принята у тисте эдур, что живут к северу от Летера. Единственное, в чем я отступлю от их обычая, — не стану ничего преувеличивать и приукрашивать. Никаких «славных» или «роковых» событий, никаких «велений судьбы». Иными словами, на время повествования я перестану ощущать себя тисте эдур и забуду обо всех своих представлениях и привычках, дабы сохранить ясность изложения.

— Плоть не солжет, — сказал Монок Ошем. — Так что нас не обманешь.

— Плоть не солжет, а вот дух — может. Я призываю тебя, заклинатель костей, слушать меня отрешенно. Я же, со своей стороны, постараюсь говорить столь же беспристрастно.

— И когда ты начнешь свой рассказ? Мы не можем надолго задерживаться в этом месте.

— Я начну его возле Первого престола, пока мы будем дожидаться подхода отступников и… их союзников тисте эдур.

Появился Ибра Голан, неся зайца со свернутой шеей. Он быстро освежевал тушку и бросил ее на землю перед Труллем Сенгаром:

— Ешь.

Тисте эдур занялся разведением огня. Онрак отошел, чтобы не мешать ему. Слова Сенгара задели его. «Отсечение» было не только позорным изгнанием; оно уничтожало принадлежность Трулля к тисте эдур. Лысый затылок, изуродованный лоб. Однако телесные увечья были пустяком в сравнении с душевными ранами. Онрак вдруг понял, что привык быть рядом с Труллем Сенгаром. Неторопливость и основательность его спутника действовали успокаивающе. Онраку нравилось, с какой легкостью тот переносил все трудности и лишения. И вот теперь оказывается, что спокойствие тисте эдур было обманчивым: его породили те самые увечья, сделавшие невосприимчивым тело и во многом перемоловшие душу. Трулль Сенгар жил так, словно бы у него вырвали кусок сердца.