Дом. Рассказы

Сергей Иванович глубоко затянулся, закашлялся, вытер рукавом полные губы и молча принялся разливать в кружки компот.

Я гляделся на его грустное лицо, дрожащие руки и спрашивал себя – верю или нет? Пожалуй невозможно так натурально сыграть чувства. Человека действительно угнетали собственные воспоминания. Но я, упаси бог, не хочу навязывать вам своё мнение. Разыщите в Гусь-Хрустальном Сергея Ивановича и поговорите с ним, а может и с другом его, с Митей, к которому он, по его словам, здорово охладел с того отпуска.

А лучше приезжайте сюда с рюкзаками, побродите по здешним лесам, чья красота притягивает как магнит, вдруг вам удастся встретиться в чаще с Гошей, или с другим существом его племени. Только прошу вас, не показывайте им обратной стороны нашей культуры: они, ведь, как дети и всё принимают за чистую монету.

Мы в ту ночь долго пили с Сергеем Ивановичем компот из железных кружек, болтали о том, о сём. Искры нашего костра стремительно взлетали в чистое звездное небо и водили над нашими головами замысловатые хороводы. Было необычайно уютно в этом микромире, освещенном и согретом колеблющимися желтыми языками пламени нашего костра.

Порой казалось, будто треснула ветка под чьей-то ногой, или зашуршали кусты на опушке, и вот-вот из-за них выглянет косматая голова с огромными любопытными глазищами, и тогда мой собеседник расплывется в улыбке, лицо его вновь станет круглым и добрым, и он познакомит меня с Гошей, пришедшим из чащи навестить своего друга.

Мы поздно легли спать в ту ночь. А утром, проснувшись, я нашел лишь прямоугольник примятой травы – след палатки Сергея Ивановича. Трава была мокрой от росы, а значит, он снялся ещё до рассвета, моет быть, вовсе не ложился. Жаль, ведь я так и не взял у него даже телефона.

Теологический спор

Солнце, наконец, добило последние чёрные сугробы. Градусник за окном безбожно врал, показывая все тридцать пять. Но если бы поместить его в тень, то он бы поимел совесть и показал реальные плюс семнадцать.

По случаю такого погожего дня, я сбежал из опостылевшей за зиму квартиры. Чтобы с книжкой в руках посидеть на лавочке в парке. Благо парк вот он, рядом, прямо через дорогу от дома. Вот только ещё он и через дорогу от продуктового магазина, который с восьми утра до одиннадцати вечера торгует спиртным.

В итоге уединение наше с Достоевским оказалось не долгим. По соседству устроились два потрёпанного вида джельтельмена. Один кудрявый с характерным мясистым носом, одетый в нейлоновую куртку, ещё помнящую перестройку Горбачёва, клетчатые штаны «а ля люберцы восьмидесятых» и сандали на босу ногу. Второй болезненно толстый, почти лысый, но с хвостиком давно не мытых волос на затылке. Пиджак на нём давно не застёгивался. Приличная когда-то серая футболка с экзотической надписью была сильно потёрта на внушительном животе. А вот где он разыскал джинсы такого неимоверного размера, я бы полюбопытствовал. Просто так, для информации. На ногах он имел совершенно разбитые кроссовки, купленные явно ещё при жизни Черкизовского рынка.

Между приятелями, разумеется, возникла бутылка дешёвой водки и два пластиковых стаканчика. (Надо же, не поскупились!)

Рассмотрев соседей и не найдя в них угрозы, мы с Достоевским вновь окунулись в мир азартной рулетки. Слушать, о чём беседуют собутыльники на соседней лавочке я абсолютно не планировал. Пока они не перешли на громкую связь и любопытную тему.

– Вы же Христа нашего распяли! – Услышал я голос толстого. – Ещё удивляетесь, чего это вас так не любят!

Кудрявый аккуратно пристроил рядом с бутылкой свой стаканчик, понюхал рукав куртки и возразил:

– Минуточку! Это был наш мальчик!

– Кто? – Удивился лысый.

– Иешуа!

– Кто?

– Христос, мать твою!

Толстяк взял паузу на обдумывание. Но время он даром терять не привык. Пока мозг переваривал явно неожиданное предположение о происхождении спасителя, руки действовали привычно. Разлив ещё по порции, он поднял свой стаканчик. Я успел удивиться, как нежно эти огромные пальцы удерживают легкоранимый одноразовый пластик.

– Давай, – сказал он самому себе, но выпили оба. – Ты мне ещё скажи, что Иисус был евреем, – с выдохом произнёс.

– Собственно за это я чуть раньше и говорил, – мягко произнёс кудрявый. – Наш мальчик. Мы его осудили, но не мы распяли! Римляне.

– Итальянцы, – согласно кивнул толстяк. – Мафия! Где мафия, там и деньги. Где деньги, там и вы!

– Я попрошу! – С некоторым вызовом заявил его оппонент. – А сколько невинных женщин вы сожгли, обвинив в колдовстве?

– Мы не жгли, – вновь разливая, заметил толстый. – Нашим попам можно жениться, это в Европе этот, как его… церебрал.

– Целибат, – подсказал собеседник, принимая свой стаканчик. – И дабы отторгнуть соблазн просто жгли всех красавиц.

– То-то на Западе ни одной красивой бабы, – согласно кивнул лысый. – Они теперь за бабами к нам ездят.

– В Израиле тоже красивые девушки, – гордо заявил кудрявый.

– Во, щас Людке твоей про это скажу, – как-то недобро усмехнулся толстяк. – Вот и настанет тебе «кошмар на улице вязов»! Будет там тебе и Израиль и Аргентина с Португалией!