Дом Леви

– Не забастовка несчастна, конец ее печален, все то, что, благодаря ей, обнаружилось и всплыло на поверхность: рабочий класс разобщен, одни его тянут в одну сторону, другие – в другую. Эта забастовка могла вести к единству, превратится в общий протест всех тех, кого тревожит судьба, предстоящая нам. Но не был сил преодолеть мелкие разногласия, увидеть то, что всех объединяет, ощутить ожидающий нас великий ужас, – тебя, меня, всех нас, весь этот несчастный народ.

– Эрвин, не преувеличивай!

– Ни один не видит разверзающуюся бездну, – продолжает Эрвин, как бы вслушиваясь в собственную душу, – все мы, ты и все нам подобные находимся на одном корабле, который несется с невероятной быстротой в сторону ужасной скалы. Спасительный берег свободы человека – с одной стороны, и страшная скала варварства, и нет капитана, который бы повел нас к безопасному берегу. Это мы и доказали этой несчастной забастовкой.

– Эрвин, – Гейнц кладет руку на плечо Эрвина, – если ты так уверен в ожидающей нас бездне, чего бы тебе не скрыться? Я слаб характером…это не путь моей жизни. Меня ничто не колышет. Вокруг меня одна скверна, мой дом – хрустальный дворец. Я этакая легкая птичка, что съежится в любую бурю и уцелеет. Но ты и Герда… Вы нет. Вы будете идти с распахнутой грудью навстречу бездне. Бегите, Эрвин, бегите заграницу, пока пройдет этот гнев. Я помогу тебе.

– Бежать? – с горечью смеется Эрвин. – Бежать отсюда, Гейнц, в это время – позорная измена. Я не хочу, чтобы на моем могильном камне на чужбине было написано: здесь похоронен мужественный немец, бежавший от преследований фашизма. Нет у меня выхода, только и осталось держаться до конца.

– Эрвин, я вижу, что тебя ждет дорога, ведущая в никуда, скажи мне честно, ты беспрекословно веришь в свой путь?

Эрвин отмахивается.

– Сомнения тут неважны. И колебания сердца – тут не главное. Главное – борьба. Борьба до конца. И если хочешь… до полной гибели. Лучше заблуждаться с товарищами по борьбе, чем быть правым в одиночку, вне борьбы. Ну, будь здоров, Гейнц, мне надо идти.

– До свиданья, Эрвин.

В ночном пространстве горят золотом шатры и лодки. В небесах, полных густой белизны, бледнеют оттенки света. Вспоминает Гейнц, что обещал Иоанне забрать ее домой и бежит к автомобилю.

* * *

В клубе Движения Иоанна сидит среди остальных детей и смотрит генеральную репетицию пьесы, которая будет завтра показана в день празднования Хануки. На подмостках стоит Иегуда Маккавей и кричит: «В битву!» Взмахивает копьем, стучит им по щиту. Это ни кто иной, как тот убийца, который стоял около дуба вблизи школы! Даже представить нельзя глубину страданий и потрясений Иоанны, пока она, в конце концов, не попала на представление о войне Маккавеев с греками! Когда она с Саулом подошла к входу в клуб, то не могла подняться по ступенькам из-за запахов, которые ударили ей в нос. И только после того, как Саул начал над ней насмехаться и обвинять в трусости, что было болезненней, чем эти дурные запахи, она сдалась другу и была им просто втянута, при этом зажимала пальцами нос. Так они дошли до коридора, в котором происходили странные вещи. Солдаты в броне и касках, закутанные в простыни и какие-то тряпки, со щитами в руках, бородатые старики и седые растрепанные женщины, шатались из одного конца коридора в другой. Девушки в длинных ночных сорочках тренировались в умении носить кувшины на головах, и какие-то чудовища ржали, орали и хлопали в ладоши так, что стены просто сотрясались.

– Репетиция праздника Хануки, – объяснил ей Саул и исчез.

Иоанна решила спасаться, но не решалась пройти через толпу солдат, стариков и женщин. И вдруг – Господи, Боже! Убийца шел ей навстречу! Он, несомненно, он: долговязый, закутанный в простыню, размахивает копьем, стучит по щиту и гремит голосом. Иоанна почувствовала, что пришел ее последний час. Но убийца протягивает ей руку, и даже приятно улыбается, насколько это может делать убийца, лицо которого к тому же загримировано рукой мастера, который гримировал Ромео, избранника Джульетты.

– Ты чего торчишь здесь в углу? – Джульетта сразу узнал «двоюродную сестренку». – Пойдем, побеседуем.