Дом Леви

– Я не… Иегуда Маккавей собственной персоной спускается со сцены – спасать «двоюродную сестренку».

– С кем имею честь? – спрашивает он Гейнца.

– С братом Иоанны.

– Очень приятно. Я Джульетта – инструктор вашей сестры.

– Очень приятно, – говорит Гейнц, оглядывая с ног до головы инструктора в простыне, – но…час поздний. Я пришел забрать ее домой.

– А-а? Только это? Но вы не возражаете, чтобы она сюда вернулась?

– Боже упаси, – улыбается Гейнц, оглядывая украшенные стены, – вижу, что здесь очень весело. – И добавляет с усмешкой при виде снимков и надписей на иврите. – Вижу я, что вы из сторонников Палестины…

– Большие сторонники, – говорит Иегуда Маккавей, – и если есть у вас время послушать, то…

– Теперь нет, в другой раз, сестра мне уже расскажет. Где она?

Иоанна тем временем сбежала, обнаружила ивритские буквы на стенах, идет вдоль стен и читает: алеф…бейт… гимел… далет… Теперь она всей душой привязана к Движению. Может, это не к чести Движению, что язык Бога развешан здесь по стенам?

– Тебе пора идти домой, – касается ее косичек Иегуда Маккавей. – Ты вернешься к нам, не так ли?

– Конечно же, вернусь! – с удивлением в голосе говорит Иоанна. – Разве кто-нибудь сомневается в том, что я вернусь?

– Не забудь, Иоанна, прийти завтра на празднование Хануки. Приводи и своих родителей.

Иегуда Маккавей провожает ее к Гейнцу, ждущему в коридоре.

– До свидания, Иоанна!

– До свидания.

И она уже сходит по ступеням, зажимая пальцами нос.

– Было красиво?

– Было прекрасно!

Черный автомобиль отъезжает. Внезапно возникший сильный ветер, закручивает воронкой снег, рвет навесы и шатры, продавцы сворачивают свои товары. Газовые фонари гаснут один за другим, голоса замолкают. Усталые люди тянут по снегу ручные тележки, загруженные украшениями и предметами к празднику. Маленькая телега, запряженная в худую лошадку, ползет по коричневой жиже шоссе. Возница, охрипший от беспрерывного восхваления своих товаров, закутанный, на облучке, слабо помахивает кнутом. Рождественские базары закрываются. Город вновь одевается в рабочие одежды.

– Уже девять часов, – говорит Гейнц.

Иоанна извлекает из кармана пирог в виде сердца с портретом Иисуса посредине, отковыривает картинку, и запихивает пирог себе в рот.

– Ты знаешь, Гейнц…

– Что, Иоанна? – рассеянно спрашивает Гейнц.

– В этом году я не смогу быть ангелом в рождественском спектакле.

– Почему не сможешь?

– Я – еврейка. А Иисус нам принес одни беды. Я должна быть верной моему Богу и моему народу.

– Что ты несешь? Какие беды? И кем ты должна быть?

– Рождественским ангелом я больше не смогу быть. Будет шум завтра в школе, Гейнц, потому что я уже выучила наизусть роль, и она ужасно длинная. Но я не буду.

– Будешь, Иоанна, будешь, – уговаривает ее Гейнц – не поднимай шума в школе.

– Ты-то знаешь что-то о Хануке? А о Иегуде Маккавее?

Иоанна начинает подробно рассказывать то, что слышала от Джульетты и видела на сцене.

– Немногие стоят против злодеев, закованных в латы… – рассказывает Иоанна. Гейнц слышит, но почти не слушает. Фраза Эрвина преследует его все время: «Не надо быть мудрецом, чтобы увидеть то, что нарождается…»

За стеклами автомобиля бушует ветер.

– Пожалуйста, – приглашает господин Леви сына, – зайди ненадолго ко мне. «Эдит была у него», – думает Гейнц.

– Сядь, Гейнц, – господин Леви придвигает кресло к трубам центрального отопления, – холодно снаружи.

– Холодно, – отвечает Гейнц и зажигает сигарету.

– Эдит была у меня, – говорит господин Леви.

– Я себе это представлял, – с усмешкой говорит Гейнц.

– Мы должны удовлетворить ее просьбу.

– Ни за что! – жестко отвечает Гейнц.

– Почему?

– Положение наше не позволяет такую роскошь и также…

– Она молодая женщина, Гейнц, не следует ее лишать роскоши и радостей.

– Автомобиль совершенно излишен.

– Я куплю ей автомобиль, – негромко говорит отец, – на деньги, положенные в банке на имя твоей матери.

Гейнц вскакивает с места.

– Отец, не делай этого! Дело не в деньгах.

– А в чем?

– В доме она нуждается, а не в автомобиле. Ее надо вернуть домой, отец.

– Как, Гейнц?

Оба замолкают. Гейнц встает и опирается о подоконник.

– Гейнц, мы должны ее вернуть домой, но не запирать в нем. И автомобиль мы ей купим.

– Твое право решать, отец.

Гейнц отвешивает легкий поклон и выходит.

Господин Леви кладет тигриную шкуру на колени, открывает книгу, но не читает. В салоне звучит кукушка. На втором этаже стоит Гейнц у окна, не отрывая глаз от снега, густо кружащегося в воздухе.

Глава восемнадцатая

Снег перестал падать. Над Берлином открылось голубое небо, и зимнее солнце скупо льет свое холодное сияние. Зима захватила город и развесила сосульки льда на крышах и у трактиров, стекла окон залепило месивом морозной массы, канализационные колодцы вдоль тротуаров замерзли, коричневая грязь на шоссе превратилась в тонкое мутное стекло.

Мелкие торговцы вдоль тротуаров постукивают ногой о ногу, и потирают руки. Вдоль стен выставлены елки на продажу.