Дом Леви

Иоанна хочет спросить – почему – но сдерживает язык. На лице Саула выражение гнева, какое было у него на усадьбе, когда она бежала за ним и спрашивала, почему он отворачивает лицо от свиней. Она бы с удовольствием отказалась от Движения и от Саула, сердце ее было взволновано окружающей праздничной атмосферой, а Саул ставит преграду между ней и уличным праздником. Иоанна извлекает из кармана остаток оладьи и смотрит на картинку. Почему она должна прятать от нее лицо, как Саул – потому, что Иисус не наш? А что у нас есть? Нет у нас ничего подобного по красоте! Хочет она задать Саулу еще несколько вопросов и не решается. Саул ускорил шаги, и она еле поспевает за ним. Сверкающая улица уже за их спинами, и перед ними – улица, где не видно ни одного светящегося окна! Темные фигуры стоят у домов.

– Это Еврейская улица, Иоанна, видишь, это наша улица.

– Что же здесь наше?

– Все, все здесь наше.

Иоанна не видит ничего, кроме тьмы и людей у входов в серые дома. Большой страх закрадывается к ней в душу перед этой улицей, которая «наша», по словам Саула, перед движением, перед всем новым, которое должно прийти. И защищаясь от этого мира, она говорит Саулу:

– Ты видишь, Саул, единый Бог у евреев и христиан: снег падает и на эту улицу.

– Пришли, – говорит Саул, отказываясь слышать сказанное ею.

Гейнц остановил автомобиль у дома, где живет Эрвин. Все окна этого многоэтажного дома были освещены. Он чувствовал, что нет у него сил, чтобы подняться к Эрвину и стоять, не открывая рта, перед Гердой. Он все еще не успокоился после ссоры с Эдит. Лучше он прогуляется по улице, дойдет до реки Шпрее, поднимется на мост, и там немного придет в себя. Тысячи огней бросают золотые пятна на темные воды. Корабли стоят на причалах вдоль берега, нагруженные яблоками и елками. На них открылся рождественский базар. На берегу расставлены столы, над которыми навешаны пологи шатров. С кораблей и шатров доносятся людские голоса и звуки губных гармошек.

«Ночь тиха, святая ночь», – играет гармошка, приправляя мелодией уличный шум и суматоху. Под огромным навесом – горы яблок, и молоденькая продавщица обдает всех чистым и звонким смехом направо и налево. Гейнц входит под навес, следит за молоденькой продавщицей, чья полная грудь движется в ритме ее быстрых движений и громкого смеха. Ее крепкие руки ловко перебирают яблоки. Кажется ему, что где-то он ее встречал. Где? Он пробивает себе дорогу между толпящимися людьми прямо к ней, стоит лицом к лицу девушки и втягивает в себя запах яблок, как запах ее тела.

– Яблоки, пожалуйста, – протягивает Гейнц руку.

Стыдливая улыбка появляется на ее губах и глаза опускаются долу. Гейнц берет яблоки, и рука его медленно опускается в ее руку, касается ее шероховатой кожи. Девушка поднимает ресницы, и смеющийся ее взгляд отвечает его взгляду. Взволнованно движется ее грудь, но тут усиливается давление в спину Гейнца, и вот уже головы людей отделяют его от нее, и он направляется к выходу из-под навеса. Останавливается, поворачивает лицо и улыбается ей. Громкий смех девушки служит ему ответом.

– Осел! Сейчас как врежу тебя по голове, растянешься у меня, как клоп, – шумит парень, продающий украшения на елку.

Гейнц сует в руки удивленного этого парня мешочек с яблоками и быстро идет к дому Эрвина.

Они сидят у стола. Пытаются наладить беседу, как связывают порвавшуюся нить, и не могут. Они видят морщины, которые образовались вокруг рта, залысины по обе стороны лба, и пытаются говорить, стараясь скрыть смущение.

– Как твои дела, Эрвин?

– Я? А-а-а… Политический деятель. Активист коммунистической партии.

– Так.

И снова молчат. Большая печь согревает комнату. Рядом с печью колыбель, и на веревке развешаны пеленки. И запахи – влажной стирки и ребенка.

– Иди сюда, Гейнц, посмотри на моего сына.

Стоят около дремлющего ребенка, кружатся по комнате, рассматривают книги, пейзаж на картине, возвращаются к столу. Когда Эрвин приносит бутылку коньяка и разливает в две небольшие рюмки, Гейнц видит слегка дрожащие руки Эрвина, и чувствует, что не простое гостеприимство заставило его предложить выпивку. Не все в порядке у друзей. Как у Гейнца, так и у Эрвина.

– Ну, а у тебя как дела, Гейнц? Продолжаешь дело отца? Фабрикант?

– Продолжаю угасающее дело, – смеется Гейнц. – Нет уже той фабрики, какой она была, когда мы с тобой играли между складами. Тогда она была одна из самых больших в государстве. Тем временем возникли гиганты и пожирают середняков. Положение наше нелегкое.

– Естественно, – говорит Эрвин с горечью, – судьба твоя как судьба многих в наши дни. Страна наша играет в строительство, как в биллиардную игру. Десять вниз, один – вверх. Опасная игра, выпьем немного, Гейнц.

– Выпьем, Эрвин, – они стукаются рюмками и выпивают.

– И что будет? – спрашивает Гейнц.

– Что будет? Не нужно быть мудрецом, чтобы видеть то, что нарождается. Диктатура капитала уже свершилась в экономической жизни. Германия выходит из себя в ожидании диктатора и спасителя. Гения, который сумеет примирить хозяйство, спланированное финансовым капиталом, с человеческой глупостью.