Саул облегченно вздыхает: эта кухня в пятницу напоминает дворец чудес. Дверь резко захлопывается, госпожа Шенке возвращается в комнату деда. Саул один в кухне. Связка моркови висит на ручке окна, а под ней, на подоконнике – горка петрушки, лука и чеснока. На полу в две шеренги, как солдаты на праздничном построении, стоят банки консервов, которые целый год хранятся под кроватью матери – сегодня их оттуда извлекла госпожа Шенке, чтобы стереть с них накопившуюся пыль. Посреди кухни – лохань, и в ней плещутся две щуки, терпеливо борясь за свое существование, пока не придет их очередь превратиться в фаршированную рыбу к ужину, отмечающему канун субботы. Саул берет руками головы щук и окунает глубоко в воду, рукава его куртки намокают. На спинках двух стульев из трех, отраженных в водах лохани, обвисают для сушки раскатки теста, тонкие и длинные, которые затем должны быть разрезаны в лапшу для субботнего бульона. На более отдаленном стуле, между закатанным белым тестом, чернеет субботний костюм отца, который госпожа Шенке тщательно вычистила черным кофе. Саул отрывает от свернутых листов теста кусочки и скатывает их в шарики – и уже много белых пятен возникает на черной ткани. Саул точно и прямо попадает в цель. Руки его клейки от теста, но дорога к крану перекрыта: большая доска, посыпанная солью, на которой лежат куски красного мяса тоже посыпанного солью, лежит под краном. А на кухонном столе – большой кубок отца для субботнего освящения вина и маленький кубок Саула. Ему разрешено держать его в руках только в пятницу, в канун субботы. Рядом – серебряные подсвечники, начищенные до блеска госпожой Шенке, несут отражение солнечного света в сумрачную кухню, и дух радости и праздника витает над этим хаосом вещей и различных блюд. Саул вытирает клейкие от теста руки о собственные штаны, и бежит к подсвечникам.
– Иисусе Христе! Поглядите, что это сатанинское дитя сделало, – восклицает вернувшаяся в кухню госпожа Шенке, и тут же открывает дверь, чтобы выгнать Саула во двор. Она размахивает руками, как будто выгоняет мух, и шипит: кшш! Ш-ш! Саул спасается бегством в комнату деда.
– Иисусе! – кричит госпожа Шенке. – Щенок, там же мокрый пол!
Саул убегает, ища спасения в лавке.
– Не мешай, – приветствует его появление мать, – сиди там, в углу, на скамеечке.
Саул сидит в углу лавки в шумном верчении женских голосов и их владелиц, теснящихся у мраморного прилавка. За ним возвышается госпожа Гольдшмит. И руки ее проворно носятся между весами и прилавком, между деревянным чурбаком, на котором рубят мясо, и кассой, переставляют гири, заворачивают мясо в пакеты, считают деньги, возвращают сдачу, и рот ее, не закрываясь, сопровождает каждое ее движение. Недалеко от матери, у деревянного чурбака суетится отец. Белый его фартук покрыт красными пятнами, в руках у него стальной топорик. За ним, на крючьях висят вдоль стены большие красные куски мяса. Господин Гольдшмит снимает кусок за куском и кладет на деревянный чурбак. От усилий жилы на его висках напряжены. Он рубит топориком мясо, и на каждый звук рассекаемых костей откликаются голоса женщин, подобием сопровождающего оркестра. Когда госпожа Гольдшмит кладет куски мяса на весы, шум голосов достигает апогея. Женщины оценивают эти куски, переворачивая их со стороны в сторону, споря о качестве каждого куска, Голоса их весьма взволнованы, и госпожа Гольдшмит перекрывает всех своим мощным голосом:
– Что слышно на улицах? – спрашивает она.
– Тихо, – отвечают женщины.
– А стрельба у Дома коммунистов?
– Стрельбы нет. Была и кончилась.
– В любом случае человек должен беречься в эти дни, – и госпожа Гольдшмит позванивает мелочью по мрамору прилавка.
– Да, человек должен беречься.
Госпожа Гольдшмит бросает взгляды на сына, сидящего в углу. Она строго наказала ему ни в коем случае не выходить на улицу. Но Саул не может больше сидеть на скамеечке в лавке. Атмосфера в лавке не дает дышать, голоса режут слух. Саул поглядывает на мать, занятую сверх сил, встает со скамеечки, проскальзывает между платьями женщин, ждет несколько минут у дверей под прикрытием двух женщин, широких в теле, и когда звенит колокольчик, пропуская новую клиентку, он выскальзывает в переулок.
– Поглядите на этого сына колбасника, прыгает, как козел!
Сын трактирщика с дружком стоят посреди шоссе, руки в карманах, фуражки на головах, цветные галстуки на шеях. Оба – вожаки юношеских банд в переулке, и Саул их ужасно боится.
– Иди сюда, паренек, мы тебя научим прыгать. У нас подпрыгнешь до самого неба. Ты, вместе со всеми евреями.
Саул убегает от них к Отто. «Я не сын колбасника, я – Саул, великий заместитель», – шепчет он на бегу.