Дом, которого нет

Свет во всём доме погас, и Лидия спохватилась, что даже не поужинала, напрягая память, она вспомнила, что и обеда как такового не было. Стас лежал на кровати и вслушивался, как его жена рыскает в холодильнике в поиске чего-нибудь, затихла – видимо нашла. По истечении часа отсутствия сна и подозрительно тихой возни на кухне он всё-таки вышел: Лидия сидела, обнявшись с бутылкой вина – его осталось совсем немного, из еды её устроили одни помидоры – во вскрытой упаковке сорта черри, пристроенной рядом на столе, убавилось на три-четыре штуки – то был её обед и ужин. Жена боролась с икотой, в перерывах вальяжно опрокидывала бокал, не обращая никакого внимания на серьёзную физиономию супруга. Ощутив на себе пристальный взгляд, она томно повела глазами в сторону проёма, где он стоял под впечатлением в явном замешательстве. Она отмахнулась, как от навязчивого видения, вылила в бокал остатки, всё до последней капли и растворилась в винных озёрах, в то же время удерживая себя не плаву, противясь полному забвению.

– Вот она – дурная наследственность, – покачал головой Кураев, после чего удалился спать.

Утро было тяжёлым, в основном для Лидии и её раскалывающейся головы. Не найдя в себе силы, чтобы встать с кровати, она выслушивала философские мысли мужа и как всегда ей легчало.

– А вообще всё не так плохо… – продолжал монолог Стас, – бабка поправляется – я в клинику звонил, никого ты не убила, зря надеялась (злорадный смешок). Говорят, травмированная наша пришла в себя, правда не разговаривает. Мать твою никто не о́тнял – так и воспитывается бабкой…

Что он несёт, думала Лидия, борясь с разрывающейся болью в обоих частях темени, во внешней оболочке мозга, напичканной нервными окончаниями. Бабки, бабки, сплошные бабки, ну та понятно, а эта… я даже имени её не знаю, совсем ничего не знаю, даже если архивы подниму, переворошу и выверну наизнанку. В архивах не указано с кем переспал мой дед, возможно, единожды. Ходила с брюхом, от всех скрывала, а уж потом на порог принесла – и тут другая бабка взяла эстафету молчания, понесла её с гордостью над головами. А ты теперь лежи и мучайся… Иван, роду не помнящий.

– Выпей – это капустный рассол, – хлопотал супруг, – и салициловую кислоту в придачу.

Лидия запила лекарство, рухнула снова.

– А вообще всё не так критично… – продолжал он, – голова поправится, бабка поправится. Соберу улучшенный блок с несколькими пультами, сходим в гости всей семьёй, как раз война к тому времени закончится.

– Я хочу… – едва слышно произнесла Лидия.

– Что, что? Чего ты хочешь, золотце моё?

Она приподняла голову, чтобы он мог её услышать.

– Я хочу поговорить с моей матерью.

– Ну вот, снова-здорово! – подбоченился Кураев.

Лидия подчеркнуто сказала «с моей», чтобы никто не попутался в бабках и матерях. Стасу надлежало вызвать Её Сиятельство и никого другого. Сегодня он собирался препятствовать любым посетителям жены, чтобы она спокойно смогла прийти в себя, но её глаза, полные отчаяния, заставили его позвонить в город.

– Мам, Викторовна, ты никак с бодуна? – услышала Лидия разговор по телефону из соседней комнаты. – Ах, не пила… Что не скажешь о твоей дочери… Ну приезжай!

Лидия позлилась на мужа, но поняла, что от матери итак не скрыть: почему её чадо до сих пор, в одиннадцатом часу, валяется в постели.

– Что значит – зачем? – слышалось за стеной. – Может она последнюю волю изъявить желает… Не-е… Какую скорую? Зачем такси? Ну что и пошутить нельзя?! Просто приезжай, поговорить она хочет о приятном, напилась на радостях, что жизнь прекрасна и заявила: больше всего в таком блажном состоянии хочу с родной матерью пообщаться, поговорить о горестях, о наболевшем… А? Ничего не покупай! А впрочем… купи салициловой кислоты, у нас закончилась. Да не… Какой раствор?! Аспирин в таблетках!

Анна Викторовна приехала красиво: не так, чтобы сразу, но, положа руку на сердце, с одним из ближайших рейсов. Первым делом она зашуршала покупками: тортом, фруктами и ацетилсалициловой кислотой – кислотной, как выражение её лица. К дочери она зашла лишь закончив дела на кухне – то был её конёк: чуткость она себе позволяла проявлять с ограничением, не больше допустимой нормы, поэтому не кинулась сразу в комнату, она и так исчерпала лимит внимания к близким, приехав по первому требованию.

– Ну что, не легчает? – спросила она, печально вздохнув. Лимит тут же закончился, и она перешла к упрёкам: – Это называется: пир во время чумы. Везде карантин продолжается, а вы девишники устраиваете, или чего там в этот раз…

– Мам! Слышишь меня? Сядь.

– Ну… Села.

Лидия долго собиралась с мыслями, разглядывала её лицо – настолько похожее на лицо чужачки… нет, нельзя так говорить – её настоящей матери: запутавшейся, несчастной, одинокой… Не похороненной, а живой, выздоравливающей в тридцати минутах езды в областной больнице.

– Мам… – начала Лидия.

Чего бы ей наплести, думала она, только не про путешествие во времени и не про иван-чай в компании бабки с прабабкой, а что-нибудь реалистичное…