И ходит к психотерапевту – какое-то время. В первое утро ты варишь ей кофе, готовишь завтрак, чтобы она могла выйти в мир. Чувствуешь себя матерью, впервые отправляющей ребенка в школу. Сидишь в халате поверх нижнего белья, любуешься зимним утром сквозь зеркальное окно ее кухни.
Она возвращается, веселая, снова пьет кофе; нос и кончики ушей горят с мороза.
– Что сказал врач? – спрашиваешь ты. – Знаю, мне не полагается задавать этот вопрос. Но я подумала…
– Мы пока только знакомимся, – говорит она. – Еще рано судить.
На некоторое время жизнь налаживается. Правда налаживается. Она внимательна, добра, терпелива. Она приносит тебе угощение – всякие мелочи, вкусности, то, что ты любишь, – оставляет, чтобы ты обнаружила их, когда проснешься. Несколько недель спустя она сообщает тебе по телефону, что больше не будет ходить к врачу.
– Слишком много времени трачу, – говорит она, – я чертовски занята.
– Всего-то час в неделю, – растерянно отвечаешь ты.
– К тому же он сказал, у меня все в полном порядке, – говорит она. – Он сам сказал, что мне терапия не требуется[76].
– Ты бросала в меня вещи, – говоришь ты, – загнала меня в ванную. Все вокруг сломала. И ты ничего этого не помнишь. Тебя это не тревожит?[77] Она умолкает. А потом говорит:
– У меня полно дел. Ты знать не знаешь, как я много работаю.
Ты вспоминаешь свою угрозу – уйти, если она не обратится за помощью. Но настаивать не решаешься. И больше вы к этому не возвращаетесь.
Однажды она спрашивает: «Кто знает о нас?» Это превращается в рефрен. Так странно – несколько поколений назад этот вопрос мог иметь множество значений. Кто знает, что мы вместе? Кто знает, что мы любовницы? Кто знает, что мы лесбиянки? Но когда этот вопрос задает она, невысказанный подтекст ужасен, лишен благородства и романтики: кто знает, что я ору на тебя? Кто в курсе инцидента на Рождество?
Разумеется, она никогда не произносит вслух эти слова, она всего лишь хочет знать, с кем ты общаешься, кого ей следует избегать, кого даже не пытаться очаровать. Любой ответ приводит ее в ярость. Говоришь: «Никто», она обвиняет тебя во лжи. Говоришь: «Только соседи по квартире», глаза ее становятся плоскими и твердыми, словно кремень.
В шестом сезоне «Звездного пути» – «Следующее поколение» – капитан Жан-Люк Пикар во время секретной миссии на Келтрис III попадает в плен к кардассианцам. В начале второй серии этого двухсерийного фильма кардассианцы допрашивают Пикара о подробностях его задания, применяя сыворотку правды.
Гал Мадред добивается сотрудничества: требует информацию о стратегии обороны планетарной системы Минос Корва. Не получив желаемых результатов с помощью сыворотки, он вставляет в тело Пикара устройство, которое при активации вызывает нестерпимую боль. «Отныне я буду именовать тебя просто "человек", – предупреждает Мадред, – другой личности у тебя нет».
Они раздевают Пикара догола, подвешивают за запястья и оставляют в таком положении на ночь.
Утром Мадред сдержан, безупречно вежлив, медоточив. Словно усталый чиновник, пьет что-то из сосуда, похожего на термос с кофе. Включает над головой ряд ламп, заливая Пикара ярким светом. Пикар дергается, пытается прикрыться руками, как раненый велоцираптор. Мадред спрашивает его, сколько он видит ламп.
– Четыре, – отвечает Пикар.
– Нет, – возражает Мадред, – их пять.
– Вы уверены? – спрашивает Пикар.
Мадред нажимает кнопку пульта. Пикар сгибается пополам, шатается, падает в корчах наземь. Эта сцена – аллюзия на «1984», но некоторые моменты заимствованы, очень тонко, из «Принцессы-невесты»[78]. Мадред чрезвычайно гордится своим устройством. Пока он использовал минимальную мощность.
– Я ничего не знаю о Минос Корва, – говорит Пикар.
– Но я же сказал, что верю вам. Я и не спрашиваю больше о Минос Корва. Я спрашиваю, сколько вы видите ламп.
Пикар смотрит вверх, щурится:
– Четыре лампы.
Гал Мадред вздыхает, как отец, разочарованный поведением ребенка:
– Не понимаю, как вы можете так ошибаться.
Пикар щурится от света и спрашивает:
– Каких ламп?
Судорога боли сбрасывает его со стула, он рушится на пол.
Лежа на полу, Пикар шепотом поет французскую народную песенку, запомнившуюся с детства: Sur le pont d'Avignon, on y danse, on y danse. «На Авиньонском мосту все танцуют, все танцуют».
– Где вы? – спрашивает Мадред.
– Дома. Воскресный ужин. Потом мы все будем петь.
Мадред открывает дверь и говорит Пикару, что тот свободен. Но когда Пикар собирается уходить, Мадред предупреждает, что вместо него будет пытать доктора Крашер. Пикар возвращается на место.
– Решили остаться со мной? – интересуется Мадред.
Пикар молчит.
– Прекрасно, – произносит Мадред. – Передать не могу, как меня это радует.