Дом иллюзий

Под конец той осени она приглашает тебя посмотреть футбольный матч между Гарвардом и Йелем. Это ее любимая традиция, она летит специально на матч, но ей нужно вернуться в Индиану раньше, чем она собиралась. «Если поедешь на машине, сможешь отвезти меня обратно», – говорит она. Ты едешь из Айовы в Коннектикут, чтобы там встретиться с ней.

И вот, после дня на осеннем холоде, глотков горячительного из фляги, толпы в мехах, бутылок из-под дорогого шампанского, перекатывавшихся на земле, точно банки «Будвайзера», ты падаешь и засыпаешь на жесткой гостиничной кровати. Назавтра – после отсрочек, позднего завтрака с друзьями и новых проволочек – готовишься в путь. Она безответственный водитель. С той поездки в Саванну ничего не изменилось, так что ты, не уточняя, садишься за руль своей машины.

Ты выезжаешь из Нью-Хейвена, в машине то звучит радио, то завязывается разговор, то повисает молчание. Ты проносишься через Коннектикут и Нью-Йорк. В Пенсильвании свет гаснет рано, и тротуар блестит от дождя. Где-то посреди этого бесконечного холмистого штата, в котором ты выросла, она перебивает саму себя на полуслове.

– Почему ты не пускаешь меня за руль? – спрашивает она. Голос ровный, напряженный, как собачий хвост: вроде бы ничего не происходит, но что-то не так.

– Мне не трудно, – говоришь ты, страх шевелится между лопаток.

– Ты устала, – говорит она. – Слишком устала, чтобы вести машину.

– Вовсе нет, – говоришь ты. И правда, не устала.

– Ты слишком устала, ты нас обеих убьешь, – говорит она, тембр ее голоса не изменился. – Ты ненавидишь меня. Хочешь, чтобы я умерла.

– Я вовсе тебя не ненавижу, – говоришь ты. – Вовсе не хочу, чтобы ты умерла.

– Ты меня ненавидишь – повторяет она, и голос ее с каждым слогом забирается на пол-октавы выше. – Ты убьешь нас, и тебе наплевать, сука эгоистичная.

– Я…

– Сука эгоистичная! – она принимается колотить кулаками по приборной доске. – Сука эгоистичная, сука эгоистичная, сука…

Ты сворачиваешь на ближайшем съезде с шоссе, паркуешься на заправке. Она распахивает дверь прежде, чем машина успевает остановиться, расхаживает по парковке, словно подросток, пытающийся успокоиться, чтобы не разбить кулаки о стену. Ты сидишь за рулем и смотришь, как она расхаживает туда-сюда. Хочется плакать, но это чувство существует отдельно от тебя: ты словно под кайфом. Когда она поворачивает обратно к машине, глядя в упор на тебя, ты поспешно расстегиваешь ремень и мчишься к пассажирской дверце. Боишься, что она уедет без тебя – она вполне на это способна.

Дальше путь идет через влажные темные горы. Ты вспоминаешь, как перед прошлым Рождеством ехала через Пенсильванию и видела на обочине этой же дороги перевернувшиеся фуры, их почерневшие, опаленные огнем двигатели. И легковушки на обочинах, порой еще горящие. Она гонит восемьдесят, девяносто миль в час, ты заставляешь себя отвести глаза от скачущей стрелки. Тени оленей скользят перед вами в пелене дождя. Я умру, думаешь ты. Молишься о том, чтобы коп остановил вас, высматриваешь в зеркале заднего вида промельк синего и красного, но так и не видишь. Ты цепляешься за ручку двери, когда она прибавляет скорость и автомобиль невесомо переваливает через гору.

– Прекрати, – говорит она и еще прибавляет: – Спи! – велит она, но ты не можешь заснуть.

Наступает полночь[50]. Вы въезжаете в Огайо – раньше дорога через этот штат казалась тебе до крайности скучной, но сейчас руки, сжатые на коленях, трясутся от прилива адреналина. Конечно же, он в какой-то момент закончится, но пока что нет. Вы проезжаете мимо десятков мертвых животных – енотов, разорванных торопливыми шинами, оленей, чьи мускулистые тела исковерканы, словно у рухнувших танцоров.

Дождь затихает, прекращается, вы въезжаете в Индиану.

На последнем отрезке, когда она сворачивает с шоссе на двухполосную сельскую дорогу к югу, в Блумингтон, автомобиль заносит влево, он наезжает на двойную сплошную, пересекает ее, потом его заносит вправо, и дверца едва не царапает металлическое ограждение. Ты вскидываешь глаза – ее затылок касается подголовника, веки сомкнуты. Ты выкрикиваешь ее имя, и курс выравнивается.

– Теперь ты слишком устала, – говоришь ты. – Ты засыпаешь. Давай остаток пути поведу я. Мы почти приехали.

Ты бодра, как никогда.

– Я в полном порядке, – говорит она. – Мое тело – моя рабыня. Что прикажу, то она и делает.

– Пожалуйста, пожалуйста, остановись!

Она кривит губы, ничего больше не говорит – и не останавливается. Время от времени автомобиль пьяно заносит в сторону. Вы проезжаете религиозный плакат, вопрошающий, знаешь ли ты, куда отправишься после смерти. При свете дня ты бы закатила глаза от таких манипуляций, но сейчас они затрагивают твои детские страхи, ты тихо вскрикиваешь и не успеваешь подавить этот звук.