Доктор Эстерхази в юности

Третий, до сих пор держащийся веры в то, что невозможно доказать, а именно — несуществование Божества, заявляет, блестя потным лицом, — Никакого Бога нет.

— Да уж, я чертовски сильно в это верю! Смотри, смотри! Следующий проезд на улице забит и перекрыт! О Боже!

— О Боже!

Немного дальше. Пономарь Кафедральной Униатской Гиперборейской Церкви, ставший за последние годы таким же взбалмошным, как звон его колоколов, заслышав о предполагаемом подступлении Антихриста, неистово кинулся на колокольню и затрезвонил вовсю. Кафедральная Униатская Гиперборейская Церковь стоит в Восточном Конце, куда беспорядки ещё не докатились в полной мере и где, вследствие этого, ещё ходили трамваи. Тем не менее, среди вагоновожатых Восточного Конца пышно процветало своеобразное кумовство — каждый в их рядах был гиперборейским униатом; едва заслышав дребезжащий перезвон «своих» колоколов и сразу же приняв это за знамение или, по крайней мере, за знак, они оставили свои рычаги и повыскакивали из кабинок. Тридцати трёх трамваев более чем хватило, чтобы перекрыть улицу Гамбарра, там, где она пересекалась с проспектом Анны-Маргариты; после чего, неимоверно озадаченный происходящим, королевско-имперский телеграфист, дежурящий в конторе на улице Гамбарра, отстучал по открытому каналу запрос — как на грех, выраженный в виде хрестоматийного вопроса — «Турки вошли в Вену?» И, к несчастью, случилось так, что тот телеграфист отказался от хмельного в честь Великого поста и его пальцы тряслись так сильно, что он не смог сразу же добавить Знак вопроса… и все как один принимающие телеграфисты, ещё оставшиеся на связи, бросились к дверям своих контор и завопили во всю глотку: «Турки вошли в Вену!».

Великим Звонарём в Старой Башне Старого Собора традиционно назначали самого здоровенного галерного гребца с Истра — предполагалось, что лишь подобный труд достаточно укрепляет руки и спину[17], чтобы звонить в Великий Гудзинкас — так звали огромнейший колокол (отлитый в Москве, в царствование Анны Иоанновны и доставленный сюда с неимоверными трудностями). Названный в честь Альгирдаса Гудзинкаса, великого литовского металлурга, инженера, и друга доктора Сведенборга, последний раз он официально звонил, празднуя известие, что, когда Бонапарт пересекал Альпы, его растоптал слон (это известие оказалось ложным). В действительности же, последний раз в него звонили, когда к Маццимилиану Безумному — ненадолго — вернулся рассудок: происшествие, настолько абсолютно невероятное, что власти с тех пор твёрдо отрицали, что в Великий Гудзинкас вообще когда-либо звонили.

Из галерных гребцов Великих Звонарей набирали давным-давно. Нынешний был досрочно освобождённым душегубом, неким Гронкой Гримкой, прозванным (по весьма веским причинам) Словаческим Великаном. Он, как обычно, угрюмо сидит в своей каморке и курит скверный тёмный табак, известный как «Влохова Погибель», как вдруг по двору в панике проносится архиепископская кухарка, размахивая фартуком и причитая на бегу.

— Что ты тут расселся, страшила ублюдочный? — голосит она. — Ты что, не слышал? Турки вошли в Беллу! Бей в Великий Колокол!

Обычно Гронку Гримку не волновало, куда вошли бы турки — в Рай или Ад, не говоря уж о Белле, которую он терпеть не мог; но существовал обычай, что «кто позвонит в Великий Гудзинкас, тот получит Самое Полное Помилование, семнадцать с половиной золотых монет, баррель лучшего гусиного жира и, вдобавок, двойной пенсион». Он поднимается, огромный, как разлив Нила, перекрестившись и поплевав на необъятные и мозолистые ладони, бормочет своё национальное проклятие «булгарским стервецам» и без промедления лезет на колокольню. Громадный инструмент двигается медленно, но ни в коем случае не тихо. Вскоре раздаётся громыхание завращавшихся огромных железных колёс с толстыми колокольными канатами, заставляя весь ещё стоящий на ногах народ в радиусе мили, рухнуть на колени, в убеждении, что они слышат «сатанинскую колесницу». Вскоре неотступное монотонное бум-бум… бум-бум… Великого Гудзинкаса разносится почти по всему городу.