Дойти до перевала

— Oder Letten, ich werde es definitiv nicht sagen, ich spreche Russisch mit ihnen.[34] — А что? Может инженер организации Тодта знать русский язык? Может. Может говорить по-русски со своими подчинёнными? Может. Тут вроде ничего криминального нет…

Комиссар удовлетворённо кивнул. И, посмотрев на надпоручика, очевидно утратившего даже видимость интереса к допросу — произнёс вполголоса:

— Русский вы владеет так же хорошо, как и немецкий? — И, не давая опомнится ошарашенному Савушкину, добавил: — Вечер я зайду в ваш помещение, нам надо поговорить…

Твою ж мать! Савушкин обескураженно кивнул, не зная, на каком языке нужно отвечать. Комиссар сухо и деловито промолвил:

— Ich darf dich nicht mehr belästigen, du wirst in die Zelle gebracht.[35] — И подмигнул Савушкину, окончательно запутав капитана в его мыслях….

Как только за капитаном и его заместителем, скрипя, затворилась дверь и проскрежетал замок — Котёночкин тревожно спросил у своего командира:

— Разоблачил?

Савушкин кивнул.

— Похоже, да. Но афишировать сей факт, как я понял, совсем не хочет…

— Странно.

— Да нет, всё логично. Парень этот показался мне толковым и грамотным, и, похоже, ситуация в батальоне ему не шибко нравится. Кто мы такие — он понял, и сегодня вечером придёт побалакать — чтобы, как я понимаю, для себя все точки над i расставить окончательно. И уже исходя из этого — или нам помочь, или нет. Так что готовься….

— Всегда готов! — И уже серьезно: — Товарищ капитан, сегодня шестое сентября, а мы спокойно сидим на словацкой гауптвахте и кнедлики жрём…

Савушкин кивнул.

— Жрём. Потому что наша задача на данный момент — максимально использовать ситуацию для накопления сил, так как ничего другого мы пока сделать не можем. Тебе кнедлики не нравятся?

— Нравятся. Но мяса можно было бы класть побольше… Да и ожидание это…

Савушкин улыбнулся.

— Слышу тлетворное влияние старшины Костенко на неокрепшие умы молодых офицеров… — И, согнав улыбку с лица, добавил: — Ждать тоже надо уметь.

Тут раздался душераздирающий скрежет дверного замка, дверь, исполнив свою традиционную ржавую арию, распахнулась — и на пороге появился давешний парень из канцелярии батальона.

— Meine Herren Offiziere, lassen Sie mich rein?[36]

Савушкин молча кивнул. Комиссар, старательно прикрыв дверь — вошел в камеру и спросил вполголоса:

— Welche Sprache sprichst du am liebsten? Für mich sind sowohl Deutsch als auch Russisch nicht Muttersprachler, aber ich besitze sie erträglich.[37]

Капитан едва заметно усмехнулся. С козырей зашёл комиссар…. Ну и правильно, чего тянуть кота за хвост! И ответил так же негромко:

— Давайте по-русски, чего уж там…

— Хорошо. Правда, мой русский не есть совсем настоящий, но я два года пробыл на Восточный фронт.

— Воевали? — Спросил Котёночкин.

— Тридесят один артиллерийский пулк. Ординарский для командир чварта батарея. Сначала Украина, Винница, Бела Церковь… Потом Днепр. Потом был под Харьков, в май четыредесят два год наш пулк потерпел… Как это по-русски, катастрофа?

— Поражение, — подсказал Савушкин.

— Да. Поражение. — Комиссар смолк, собрался с мыслями и продолжил: — Я забил представится. Я есть комиссар други пехотны батальон. Называюс Рудольф Яшик. С Кисуц. Это у нас горы и река така — Кисуца, тут недалеко. Можно сказать, я абориген, — и, сказав это, комиссар чуть застенчиво улыбнулся.

— А после Харькова? — Спросил Савушкин.

— Наш пулк вывели в резерв, дали новый гаубица и солдаты з офицерами — и мы в осень четыредесят два год оказались на Кубань. Кавказ. Станица Горячий Ключ…

— Ого! — изумился лейтенант.

Комиссар усмехнулся.

— Да, два с половина тисяча километр от Кисуц… Там наш пулк дали по батарея разный немецкий батальон, наш батарей сгинул подчас марш район Тихорецкая. С рассвет пришли танки и всё раздавили… Оставших живым солдаты и офицеры вывезли Ростов и далей Житомир. В апрель четыредесят три год я и мой друг Павел Гавалда попали под военный суд… или как правильно будет по-русски?

— Трибунал, — подсказал капитан.

— Да, трибунал. Обвинение в дезертирах. И коммунистический пропаганда. Суд отправил меня домой в военная тюрьма Ружомберок. Неделю назад освободили…

Савушкин понял, отчего комиссар так скверно выглядит — тюрьма, хоть словацкая, хоть немецкая — никого не щадит… Нездоровая бледность лица, мешки под глазами, впалая грудь, время от времени прорывающийся сухой, резкий, рваный кашель — сколько, интересно, он отсидел? Ладно, пока не до этого…. Савушкин спросил Яшика:

— Товарищ комиссар, что решил комбат по нашему поводу? И как наши ребята?

Словак улыбнулся.

— Спят, едят, играют карты и ругают наши разносчики питания — мало еды. Надо болше…

Значит, хлопцы в порядке… Савушкин покачал головой:

— Это хорошо, но нам важно знать, что нас ждёт.

Комиссар помолчал, а затем, что-то для себя решив — ответил:

— Завтра я вас вывезу отсюда. Поедете по свои дела. Толко….

— Только? — Савушкин внимательно всмотрелся в глаза словака.

— Я должен быть уверен, что вы — те, что я думаю.

Савушкин кивнул.