Дойти до перевала

— Обещал — расскажу. Тем более — время есть, до Играца ещё часа два, самое малое, тащится… Это если мы в ущелье не ухнем. — И улыбнулся. А затем, уже более серьезно, продолжил: — Тогда на Сейме мина разорвалась у борта лодки, моих ребят — Женю Колесникова и Мурата Тагирова — посекло осколками сразу насмерть, а меня только оглушило да из лодки выкинуло. Как я не утоп — по сей час ума не приложу… Очнулся на берегу. Уже вечерело. Попробовал встать — никак, тело, как чужое… Мне потом доктор объяснил — контузия. В общем, лежу, смотрю в небо, и только слёзы на глазах от бессилия своего…. Ночь пролежал. К утру замёрз, как собака, но начал чувствовать руки-ноги. Попробовал встать, выполз из прибрежной мули. Огляделся. Вас уже и след простыл, и вообще тишина вокруг. Побрёл я вдоль Сейма на восток — хотя, как побрёл? Десять минут иду — полчаса сижу, сил набираюсь…. К вечеру до какого-то хутора добрёл. Бабка там была, поначалу неласково меня приняла — кружку воды вынесла и велела выметаться с базу…. Ну а потом пригляделась, что ходок я никудышный — в хату позвала. Отогрелся я там малость, поел, что она на стол поставила, да и попросился у неё на постой — пока силы вернутся. Три дня лежал колодой, боли были во всём теле дикие — но худо-бедно отошёл. Бабка мне обмундировку справила, гражданскую, правда — но хочь целую, моя-то клочьями висела… Пинжак, галифе, сапоги, шапку, плащ брезентовый — всё честь по чести. Сына её, он бригадиром в колхозе трудился, в июне призвали — и всё, ни ответа, ни привета, ни писем, ни телеграмм. Успокоил я её, как мог, дескать, манёвренная война нонче, сегодня здесь, завтра там — не до писем. Вижу, что хочет поверить — да не может, потому как видит, как фронт наш, как худая тряпка, расползся…Ну а на пятый день немцы на хутор прибыли, на двух машинах — легковой и на таком же «блитце», как у вас. Гер-гер по-своему, и во двор…. А бабка к стене, на какой фотографии висели — и живо раму с ними за шкаф сховала. И когда немцы вошли — она им сразу домовую книгу, дескать, всё чин-чинарём, проживаем вдвоём с сыном, а вот и он, прилёг с устатку… Я, скажу честно, уже приготовился к тому, что заберут они меня — ан нет, пронесло…. Ну, немцев обмануть бабке удалось, а вот односельчан своих — сам понимаешь…. Пошла она к старосте, какого немцы назначили, и ему всё рассказала. Дядька оказался правильный, хочь и служил немцам — меня не выдал. И до мая сорок второго я в колхозе этом и проработал — немцы колхозы не распустили, наоборот, единоличников к ногтю прижали — какие решили, что при немцах царские порядки вернутся и они запануют. Немцы велели и дальше колхозами хозяйствовать. Оно установили нормы сдачи продуктов — и болей не лезли к селянам. Хохлы сумские прям духом воспряли, помню — нормы-то немецкие пожиже наших оказались…. Да только недолго эта идиллия продолжалась… В мае сорок второго партизаны сожгли немецкую штабную колонну у Алтыновки — немцы враз про своё либеральничанье с хлеборобами украинскими забыли. Из Черноплатова, Озаричей и Любитово взяли двадцать заложников, да и расстреляли на следующий день на рынке в Полесском…. Я тогда, кстати, в первый раз про партизан услыхал. Решил к ним податься. Мамаша моя названная три дня воем выла на базу — не хотела отпускать. А пришлось…. Собрал я харчей мешок, запасные сапоги, автомат взял, какой в декабре в лесу подобрал, совсем новенький пе-пеша, и три цинка патронов — да и двинулся за Сейм, к Жолдакам — от этого села начинались леса до самого Путивля, самое, как я понимал, партизанское место… Три дня вдоль Сейма брёл, по лесам да буреломам. На четвертый день, у озера Медное, аккурат на рассвете — гляжу, идёт группа, человек в пятьдесят, вооружены кто во что горазд, и ни на одном нет полицайской повязки. Полицаи тогда тоже всякие обноски немецкие таскали, но у всех на рукавах повязки были. Ну и вышел я к ним. Благо, документы сохранил. Потащили эти хлопцы меня к своему начальству, в Спадщанский лес. Так я оказался в бригаде у Ковпака….

— Ого! — невольно вырвалось у Савушкина.

Первушин, улыбнувшись, кивнул.