Дочь полка 2

Лицо Агафьи теперь отражало сильное удивление. Да кто бы тут не удивился? Откуда на фронте могла быть девочка? К тому же, Катя выглядела младше своих лет, а худоба и низкий рост дополняли всё это. Порой, глядя на себя в зеркало, у неё самой в голове не укладывалось, как она может быть бойцом. А тут попробуй доказать незнакомому человеку. Но Агафья поверила:

— И что это получается? — задумчиво произнесла она. — Детей на фронт тоже отправляют?

— Я же говорил! — подбежал к матери Вася. — Отпусти меня на войну!

Тут женщина резко развернулась к сыну:

— Я тебе! — замахнулась она отпрыска.

Мальчик сжался и закрыл голову руками. Но Зорникова не собиралась больше гонять его.

— Детей на фронт не берут, — взглянула на мальчика Катя. — Я дочь полка.

— Тогда понятно, — вздохнула женщина.

Тут девочка заметила, что на неё смотрят теперь не вопросительно, а больше с сочувствием. Как же она ненавидела этот взгляд. Точно также на неё смотрели бойцы в батальоне, когда Катя только-только прибыла на фронт. А медсёстры до сих пор смотрят. Этим они напоминают о случившейся почти год назад трагедии. О её горе. Но она никого не винила. Понимала, что по-другому смотреть они не могут. Девочка, наверное, и сама бы так себя вела на их месте. Дело в том, что сыновьями и дочерями полка, по — большей части, называли тех детей, у которых не осталось ни дома, ни близких. Тогда, после попадания на фронт, над ними брали опеку солдаты. И люди об этом знали. Но вернёмся к событиям.

— Меня отправили к вам на разведку, — перешла к главному она. — Мне дали три дня, чтобы добыть и передать информацию. Затем, придут наши.

— Нас осво… — звонко произнёс Васька, но его рот вовремя заткнули.

— Да тише ты! — прошипела Зорникова, прижимая ладонь к его рту. — Немцы везде шастают! Для чего мы тут шепчемся?

Да… Сегодня явно для мальчика был неудачный день. Сначала отругали немцы, затем мать, потом ещё раз она. Уши его до сих пор не вернули свой привычный цвет и, наверное, не вернут до конца дня. Женщина убрала руку и перевела взгляд на девочку:

— Так нас освободят?

— Да, — кивнула Катя. — Поэтому, пожалуйста, побудьте моей мамой на то время, пока я буду здесь. И ещё одно. Не говорите местным откуда я. Никому не говорите. Если не дай Бог, обо мне узнают оккупанты… — она перекрестилась. — Всю деревню ждёт смерть.

«Как и мою когда-то», — пронеслась горестная мысль у неё в голове.

— Местные у нас не дураки, — успокоила девочку Агафья, — будут делать вид, будто ты мой ребёнок. Всё понимают. У нас так соседка приютила к себе двух малюток генерала. Но про то, что ты солдат, так и быть, говорить не буду, — женщина глубоко вздохнула и посмотрела в сторону, переваривая информацию. Наконец, она задала последний вопрос. — Звать-то тебя как?

— Раз уж назвали Леной, значит ей и буду, — сказала Катя и повернулась к Васе. — И ты меня так тогда называй.

Она почувствовала, как напряжение частично покидает её. Как же ей повезло так хорошо обустроиться. Теперь у неё есть «семья», немцы приняли за гражданскую. Не зря Сорокин говорил, что они русских не различают. Для них они все на одно лицо. Всё, теперь дело остаётся только за ней. Главное не подвести.

Глава 4

«Тихое утро в Малиновке»

Лесково лето 1942 года.

— Да что же вы делаете?! — кричала тётя Маша закрывая лицо руками. — Что вы делаете?!

Катя сидела на крыльце вместе с младшими братьями и наблюдала за тем, как оккупанты выгоняют всю скотину из сараев.

— У нас маленькие дети! Чем мы их кормить будем? Не губите! — держала в руках перепуганную курицу Люда. Она хваталась за птицу, как за единственную надежду. Это была последняя несушка.

К ней подошёл один из оккупантов и, ругаясь на немецком, стал отбирать курицу у несчастной женщины.

— Пожалуйста! Хотя бы одну оставьте! — умоляла их та. — Только одну, я многого не прошу!

Но немцы не хотели понимать положение бедных матерей. Для них они тоже были такими же животными. Но никак не людьми. В конце концов фрицу удалось отобрать птицу. Она испуганно замахала чёрными крыльями и закудахтала, смотря в сторону хозяйки.

— Несушка… — тихо проговорила Люда и разрыдалась.

К ней подошла Анна Камышева и обняла соседку:

— Будет, Люд, — сказала она и в последний раз посмотрела вслед уходящей за фашистами Майке.

Корова была единственная в их деревне. Только она давала детям настоящее молоко. Катя тоже смотрела вслед животному. Такая хорошая скотинка пропадает. Такая хорошая! Добрая, ласковая! Куда её повели? По щекам девочки потекли слёзы:

— Маечка! Родненькая! — опустила голову на колени она.

— Не реви! — строго сказал Костя и, вдруг, разрыдался сам.

Скоро осень, а за ней и холода. Что же они будут есть? Где брать молоко? А где яйца?

— Несушка, Анька! — продолжала причитать Люда. — Это была несушка! Последняя!

— Всё будет, Люда, — повторяла Камышева.

— Да что будет?! — отодвинула соседку та. — Нам детей кормить нечем! Нам кормить нечем! Я повешусь! Я тебе обещаю! Я повешусь!

— Не мели ерунды, дура! — строго сказала Анна. — У тебя маленький сын!