Дик

— А раз оставишь, ко мне с ним больше не ходи. Один — хоть каждый день, а с ним нет. Ты думаешь, чего мы сюда приперлись? Не хочу, чтобы собаки видели Дика с тобой. Нечего им лишний раз на него злобиться. Так что или сразу отдавай его, или держи дома. А будешь приводить — собаки его потом ни за что не примут. Понял?

Еще бы не понять. Приводя Дика, занимаясь с ним на виду у собак, я тем самым ставил его как бы в исключительное положение, и это было собакам против шерсти. Они сидят прикованные, а кто-то разгуливает перед самым их носом да еще и огрызается! Могла повториться история с Веселым, и для пользы дела Дика, конечно, следовало бы оставить у Кулакова сразу, но я при всем желании не мог решиться на это. Свыкнуться с мыслью, что Дика так и так придется отдать, нужно было постепенно, исподволь. Резкая перемена не принесет ничего хорошего ни мне, ни Дику. Особенно ему. Посади его сейчас на цепь — да он тоской изойдет, я его знаю. Он и теперь-то понимает, что говорят о нем, — вон как уши навострил. Нет, сейчас я его не отдам. Доживем до зимы — дело другое. Зимой начнется работа, и Дик будет не так скучать, а пока пусть живет у меня и ни о чем не думает.

Обо всем этом я и сказал Кулакову, и он согласился со мной. Как говорится, мы ударили по рукам, и уж тут чего терзаться, но тем не менее разговор растревожил мне всю душу. До этого разлука с Диком представлялась мне чем-то почти нереальным, во всяком случае такой отдаленной, что даже и не волновала. И вдруг выяснилось, что нам осталось жить вместе всего три месяца. Да какое три, два с половиной — пол-августа, сентябрь и октябрь. Думая об этом, я принимался ругать себя. Для чего, спрашивается, отдавать Дика зимой? Почему не подождать до весны, до мая? Уеду, и пусть делают, что хотят. Но я тут же возражал себе, оправдывал свое решение суровой необходимостью и тем, что за зиму еще сильнее привяжусь к Дику, и тогда расставание будет слишком тяжелым.

В общем я делал вид, что уступаю под давлением необоримых обстоятельств. На самом же деле их не было, и, если рассуждать по большому счету, то самым порядочным было забрать Дика с собой на материк, а не бросать на произвол судьбы, оставляя, пусть даже у хорошего, но чужого для него человека. Но вот этой порядочности мне и не хватило в тот раз. Я смалодушничал, представив себе, сколько разной волокиты придется претерпеть, пока доберешься с Диком до нового места, пока устроишься там. И, оправдываясь перед собой, твердил, что здесь Дику будет лучше, что Кулаков не даст его в обиду, и так далее в том же духе. И кто знает, как бы все сложилось в конце концов, если бы не Дик. Когда пришло время ставить последнюю точку, он показал мне, как надо поступать, когда речь идет о самом главном — о преданности и любви.

Глава десятая

Я отдаю Дика. — И скучно, и грустно. — Дик претендует на роль вожака. — Работа — главная страсть ездовой собаки. — Разве возможно потеснить Пирата и Боксика? — Первый шаг к лидерству. — Кулаков принимает решение

Любому известно, как долго тянется время, когда ждешь чего-нибудь приятного, радостного, и как оно летит в ожидании печальных перемен. Кажется, только начался понедельник, а уже подошла суббота, а там и еще неделя промелькнула, а за ней и весь месяц прошел.

Точно так же пролетело и наше с Диком время, и не успели мы оглянуться, как подкатил ноябрь. Пора было ладить нарты, и, стало быть, пришло время отдавать Дика. Кулаков целыми днями возился с собаками и не напоминал мне ни о чем, но слово надо было держать, и, как-то встретив Кулакова, я сказал, что завтра приведу Дика.

— Сам зайду, — ответил Кулаков. Даже в последний момент он не хотел, чтобы собаки видели меня вместе с Диком.

— Ты прямо как надзиратель! — возмутился я. — Что ж мне теперь, вообще не видеть Дика?

— Никто и не говорит, что вообще. Но месяц потерпеть придется. Пока пообнюхается.

А на следующий день Кулаков заявился ко мне во всеоружии — с ошейником и с поводком.

— А ошейник-то зачем? Что у него, своего нету?

— Про свое пусть забудет. И про тушенку тоже. У нас для всех один харч — рыба да каша.

И вот тут-то я наконец полностью осознал, что расстаюсь с Диком. До этого все казалось чем-то несерьезным, чуть ли не игрой, которую можно закончить в любой момент, но теперь все определилось и встало на свои места. Я живо представил себе будущую жизнь Дика — тяжелую ежедневную работу, жадное пожирание пищи, земляной пол каюрни, на котором Дику отныне придется спать, и мне стало жалко его до слез. Да он и сам уже понял, что в его жизни назревает какая-то перемена, и глядел на Кулакова настороженно. А тот, подойдя к Дику, присел перед ним на корточки.

— Ну что, Дик, пойдем?