Дик

Мне эти советы вряд ли могли пригодиться, я не собирался записываться в каюры, но правило Кулакова разговаривать с собаками стало и моим правилом. Нравилось оно и Дику, тем более что никаких нотаций ему читать не приходилось. Просто между нами велся обычный разговор, какой ведется между хорошими знакомыми. Правда, в нашем случае один из собеседников был только рассказчик, а другой — только слушатель, но зато какой! Дик был весь внимание, ловил каждое мое слово, и всякая перемена интонации тотчас находила отражение у него в глазах — он понимал все. И одними голыми рефлексами не объяснишь эту собачью способность слушать и сопереживать, для этого нужно кое-что поважнее рефлексов. Тут больше всего подходит слово «одухотворенность», то есть такое жизненное состояние, которым природа наделила существа мыслящие. И не ошибаемся ли мы, полагая, что способность мыслить — лишь наша исключительная прерогатива? Ведь логические цепочки умеют выстраивать и животные, причем такие цепочки, какие, «не подумав», не выстроишь. К сожалению, наша оценка таких действий ни в коем случае не может считаться абсолютно правильной — в подавляющем большинстве она есть результат опыта, когда разными хитроумными способами животных как бы подводят к тому, чего от них желают добиться. В естественной же среде животное, не понукаемое никем, а сообразующееся лишь с реальной обстановкой, способно выполнять задачи, которые экспериментаторам и не снились. Но это происходит вне нашего поля зрения, мы никогда не узнаем, что и как там было на самом деле, и это отсутствие полной информации искажает действительную картину и приучает нас мыслить консервативно. И вот, столкнувшись с каким-либо удивительным фактом в поведении животных, мы уже кричим: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!» А кричать-то и не надо, ибо, как говорил мудрец, все попытки разума оканчиваются тем, что он осознает, что есть бесконечное число вещей, превышающих его понимание…

Вероятно, эти рассуждения вызовут кое у кого ироническую усмешку. Ну что ж, тут, как говорится, ничего не попишешь, каждый волен думать, как ему хочется, к тому же автор не имел ни малейшего намерения навязывать кому бы то ни было свою точку зрения. Ему будет довольно, если его слова дадут пищу умам читателей, а потому он с легким сердцем возвращается к своему рассказу.

Наступившим летом мы с Диком много ходили. И по делам, и просто так, ради прогулки. За время своей жизни на острове я облазил его вдоль и поперек и теперь водил Дика повсюду, вспоминая заодно разные случаи, связанные с тем или иным местом. Во время этих походов у нас и появилась новая забава, которую я назвал «игрой в прятки». Дело в том, что черепаший темп наших передвижений никак не устраивал Дика. Пока я одолевал какой-нибудь подъем, он успевал несколько раз подняться и снова спуститься ко мне, всем видом показывая, что так медленно ходить нельзя. Вдобавок вокруг было много всяких соблазнов — как не разрыть мышиную нору или не погнаться за выпорхнувшей из травы птицей, так что нередко Дик далеко отставал или, наоборот, далеко обгонял меня, но рано или поздно прибегал, когда ему начинало казаться, что я не иначе как потерялся.

Именно в такой момент, когда Дика не было рядом, я и решил однажды спрятаться от него. Сделав, как заяц, скидку, то есть отпрыгнув от тропинки подальше, чтобы запутать след, я добежал до зарослей кедрача и спрятался там, поглядывая, однако, на дорогу. Минут через пять на ней показался Дик, мчавшийся что есть духу. Я ожидал, что в пылу бега он не заметит моей хитрости и пробежит мимо, но не тут-то было. Он действительно чуть не проскочил, но тут же закрутился на месте, а затем кинулся в мою сторону. И хотя я сидел не двигаясь, Дик уверенно продирался сквозь кедрач и через минуту, довольный и радостный, уже лизал мне лицо.

Кому эта игра приносила больше удовольствия, мне или Дику, сказать трудно. Да и не в этом дело. Главное, что мы оба радовались, а когда мне приходилось срочно куда-нибудь идти, такие развлечения скрашивали утомительную и длинную дорогу, поскольку иной раз предстояло отмерить и сорок, и пятьдесят километров, и я в эти дни выдыхался, как марафонец, чего нельзя было сказать про Дика. В свои полтора года он был необычайно вынослив и силен, заметно опережая по физическому развитию своих ровесников, работающих в упряжке. Я в те годы тоже не числился в слабеньких, весил восемьдесят с лишним килограммов, но Дик спокойно выдерживал меня, когда я, испытывая его силу, садился на него верхом. Только выгнет спину и весь напряжется. А уж пытаться отнять у него какую-нибудь тряпку было делом совершенно безнадежным. Он вцеплялся в нее и вырывал из рук так, что сбивал меня с позиции, как бы я ни упирался. Один раз я для интереса взвесил Дика и присвистнул: почти пятьдесят килограммов! Вес для собаки, что и говорить, немалый, но Дик отнюдь не выглядел раскормленным. Нет, он оставался сухим и мускулистым. И был, повторяю, необычайно силен. Эта его сила и спасла меня тем летом.