Дик

А дело в том, что мы очень плохо знаем животных. Можно сказать, совсем не знаем. «Братья меньшие» — называем мы их и можем снисходительно погладить по головке. А можем и ударить. И нас не мучает при этом совесть — братья-то братья, но ведь меньшие, глупые, куда им до нас!

А им совсем не нужна наша снисходительность. И тем более — наша жестокость. Им нужно равноправие. И понимание, которое, как нам кажется, у нас есть и которое, как выясняется, есть лишь наша собственная выдумка, одно стремление выдать желаемое за действительное.

У меня несколько лет живет кошка. Обыкновенная беспородная кошка. Я ее пою, кормлю и совершенно искренне думаю, что ей от меня ничего больше и не надо. А кошка-то, оказывается, тоже живет не хлебом единым. Каждый день она подходит ко мне и начинает «говорить». И по-другому это не назовешь. Обращаясь ко мне, кошка не мяукает, нет — она издает странные отрывистые звуки, словно бы пытается сказать мне о чем-то по слогам, и при этом так смотрит в глаза, что я начинаю чувствовать себя полным дурачком. Я не понимаю ее, не знаю ни одного ее «слова» — я, человек разумный. А она-то меня понимает! Понимает не только отдельные слова, но и целые фразы.

Или другой пример. У одного моего знакомого был ирландский сеттер, который каждый день исполнял роль… домашнего врача. Ну, скажут некоторые, автор договорился! А между тем автор чист, как на духу. Мой знакомый, о котором идет речь, — ветеран войны, и его по сей день мучают боли в раненой ноге. Куда только ни обращались, чем только ни лечили ногу — не помогало. Единственное, что облегчало боли, — теплые ванны. И вот раз, когда этот человек сидел и держал ногу в тазу, подошел сеттер. Подождал, посмотрел, потом стал обнюхивать ногу, а затем — лизать. Но совсем не в том месте, где болело, а выше. И что же вы думаете? Боль стала проходить и скоро совсем утихла! С того дня сеттер, едва заслышав плеск наливаемой в таз воды, вставал со своего места и принимался за «процедуру».

Ладно кошки и собаки — а если змеи?! Я знаю другого человека, который своими глазами видел, как четырехлетняя девочка каждый день безбоязненно играла по соседству со змеей. И не с какой-нибудь, а с гюрзой! И та не только не трогала девочку, но и не уползала, не пыталась скрыться, хотя любое постороннее присутствие змей раздражает и пугает.

Или еще одна змея, вернее, змееныш эфы. Ядовитее и не придумаешь. И вот змееныш ежедневно приползает к щели в полу дома, где жили геологи, ласкается к женщине, обвивает ей руку. Щель заколотили, а он «стучится», требуя впустить. И в конце концов умирает возле этой самой щели. Не от тоски ли? Не от эмоционального ли потрясения?

А мы думаем, что они глупые. Нет, это мы слишком самоуверенны. И потому так ослабла в нас связь с природой, с животным миром. Когда-то она была прочнее. Киплинг не сам придумал знаменитую фразу: «Мы одной крови — ты и я», — она есть в древнеиндийских Ведах. В те же времена было сказано и другое: «Как умирает человек, так умирают и животные. Единый дух у всех…»

Да, единый дух у всех. Сейчас я нисколько не сомневаюсь в этом, а тогда, тридцать лет назад, только-только подходил к пониманию поведения животных, их умственных способностей и эмоциональных пределов. И тут меня многому научил Дик. Он поражал своей понятливостью, своей способностью угадывать мои желания и вместе со мной переживать мои настроения. Именно тогда я и оценил всю мудрость Кулакова, ни разу не поднявшего руки ни на одну собаку, а действующего лишь вразумлением. Он понимал и чувствовал собак, как чувствует музыкальный настройщик особенности каждого инструмента. Для него таким инструментом была упряжка, а струнами в ней были собаки, и Кулаков знал, какую струну и когда надо тронуть, чтобы чуть-чуть наметившееся расстройство не испортило всего звучания.

— А ты сегодня опять сачковал, — говорил он, бывало, тому или иному псу. Говорил спокойно, без всякой угрозы в голосе, но с укоризной, и эта его интонация мгновенно улавливалась провинившимся. Он начинал ерзать, глядеть в сторону и вообще готов был провалиться сквозь землю. — Чего ерзаешь-то? — усмехался Кулаков. — Работать надо, а не на чужом горбу ездить!

И самое удивительное, что остальные собаки, только что лежавшие спокойно, начинали вдруг коситься на того, кому читалась нотация. Они словно бы понимали, что он в чем-то обманул их и его надо наказать. И взгляды собак становились все пристальнее, все недовольнее, а виновник всеобщего внимания уже не просто ерзал, но поджимал хвост, и в глазах у него появлялся испуг.

Но Кулаков никогда не доводил дело до критической точки.

— Учти, — говорил он мне, — нельзя ничем выделять ни одну собаку — ни хорошим, ни плохим. Будешь все время ругать какую — рано или поздно ее загрызут. Заведешь любимчика — тоже разделаются.